В свой смертный час

— Я и не собираюсь помирать, — сказал Борис.

— Я про то и говорю, — спокойно сказал автоматчик. — Зачем тебе помирать? Парень молодой, костистый…

На Андриевского снова накатилась внезапная усталость, он сразу ослабел, закрыл глаза и замолчал. Он услышал, как Витька злобно крикнул старику:

— Давай чеши отседова, пока трамваи ходят…

Потом он слышал ровный голос старика, гул других голосов, но уже не разбирал их, они звучали все тише, тише, и он впал в полузабытье…

ЧЕРЕЗ МНОГО ЛЕТ ПОСЛЕ ВОЙНЫ Друг детства

В институтском коридоре, где размещается «Лаборатория по изучению личности», я нахожу дверь с табличкой «Заведующий лабораторией, доктор психологических наук, профессор Э. А. Петров».

Вступив в кабинет, я сразу понимаю, что пришел не вовремя: перед письменным столом Эрика Александровича полукругом стоят стулья, на которых сидят люди, внимательно слушающие его. По-видимому, совещание. Я готов ретироваться, чтобы, не дай бог, не помешать обсуждению таинственных научных проблем, но Эрик Александрович, коротко извинившись перед слушателями, пружинисто встает из-за стола, идет с любезной улыбкой ко мне навстречу, здоровается и просит здесь же, у него в кабинете, подождать, пока он освободится.

Я сажусь на диван у двери. Эрик Александрович возвращается на свое место и продолжает прерванный разговор:

— Итак, товарищи студенты, коротко резюмирую сказанное. Вы привлекаетесь к участию в наших экспериментах. Задача каждого из вас: как можно быстрее обучить испытуемого определенному виду деятельности. Эксперименты начнутся завтра в 10 утра. Прошу не забывать мою просьбу и принести завтра с собой краткую автобиографию, в которой прошу изложить лишь наиболее значительные жизненные достижения каждого из вас, наиболее значительные ваши поступки, попробуйте написать и о чертах вашего характера, увлечениях, маленьких слабостях. Автобиографии не надо подписывать, они будут анонимны. Поэтому прошу писать в них откровенно то, что вы считаете в себе и в своей жизни наиболее важным. Никто не узнает, кто автор каждой из автобиографий. Вот, собственно, и все. Благодарю вас. До завтра.

Профессор говорит все это тоном одновременно энергичным и мягким. Сразу видно, что этот человек давно привык к своему умению излагать мысли четко, ясно, с несомненным убеждением, что каждое его слово будет правильно понято и усвоено. Вместе с тем, произнося свою речь, он внимательно наблюдает за каждым из своих слушателей. По-видимому, именно поэтому он, уже попрощавшись, не встает сразу из-за стола, а спрашивает у одного из студентов:

— Вам что-нибудь не совсем ясно?

— Не совсем ясно, для чего все-таки нужны наши автобиографии. И вот это — про наши характеры, — прокашлявшись, отвечает тот.

— Я уже объяснял: мы надеемся, что с помощью этих автобиографий сможем установить, какое влияние оказывает жизненный опыт и характер человека на его способность осуществлять педагогическую деятельность. Это понятно?

— Понятно… Ясно… Попробуем… — бормочут студенты и встают.

Глядя на них, возникает невольное впечатление, что все они обладают одной лишь общей чертой — молодостью: им по двадцать, по двадцать с небольшим. В остальном, по крайней мере при беглом, мимолетном взгляде на них, они кажутся очень несхожими между собой, даже «разношерстными», пришедшими как бы из разных эпох и поколений.

Попрощавшись с профессором за руку, они гуськом идут к двери. Первым мимо меня проходит парень в джинсах, толстом, домашней вязки, широком сером свитере чуть ли не до колен, лицо которого украшено курчавой бородой, волосы спускаются до плеч. За ним — молодой джентльмен двадцатых годов — черный узкий костюм (брюки «дудочка», пиджак затянут в талии), белоснежная рубашка с ярким галстуком, аккуратные усики, безупречный пробор прилизанных черных волос. Потом идет сутулый «акселерат» баскетбольного роста с огромными ладонями и детским лицом. Наконец, я вижу студента из моей предвоенной юности: неказистого парня с серым нездоровым лицом, в очках, подстриженного под «полубокс» со скромным чубчиком, у которого старенький дешевый пиджачок надет поверх яркоклетчатой «ковбойки». Профессор провожает студентов до двери и садится рядом со мной на диван.

— О чем же вы хотели еще со мной поговорить? — спрашивает он с обычной своей «психотерапевтической» — любезной, доброжелательной, какой-то, что ли, внимательной — улыбкой, которая сразу располагает собеседника к бесстеснительному общению. При этом очевидно, что профессор весьма энергичный, деловой, очень занятой человек. Но такой, который никогда не даст почувствовать, что собеседник отнимает время у занятого человека. Это понятно само собой.

— Вы уже многое рассказали мне о детстве Андриевского, — говорю я. — Вы были друзья детства. Но понять характер вашей дружбы мне трудно, потому что я почти ничего не знаю о вас, Эрик Александрович. Чем обусловливалась эта дружба? Кто на кого оказывал влияние? Не расскажете ли вы мне немного о себе?

Он ненадолго задумывается, потом принимает решение: