В союзе звуков, чувств и дум

Нам - читателям 70-х годов XX столетия - понятен сатирический тон описаний I главы, но мы не улавливаем уже, что автор «захлебывается желчью». Однако мы чувствуем, что I глава по своей поэтической атмосфере существенно отличается от остальных глав романа. И не только потому, что сюжет пока еще не завязан и в него введены лишь два первостепенных лица (автор и герой). Но, главным образом, именно потому, что сатирическое, «желчное» направление авторского пера приглушает другие его грани. Добрая ирония и сатиричность не покинут автора на протяжении всего романа, но они займут свое место в общей и сложной гармонии «ума холодных наблюдений // И сердца горестных замет». По-видимому, заканчивая I главу, Пушкин уже почувствовал, что «даль свободного романа» не уместится в одной желчно-сатирической направленности. И потому в последнем отступлении той же I главы достаточно резко изменил тон повествования в сторону откровенно лирическую («я был рожден для жизни мирной» - и т. д.), из которой, собственно, и вытекает «разность между Онегиным» и Пушкиным.

Разность настолько очевидна, настолько принципиально заявлена, что автор, привыкший к романтическому слиянию с героем («Цыганы» - еще не дописаны! Дразнящий интерес к Байрону не иссякает!..), может почувствовать себя чуточку «сиротливо». Почему бы, справившись так блистательно с реалистическим изображением Онегина, оторвавшись от него, не связать себя с героиней? Татьяна - женщина, тем свободнее можно через нее излить «тоску волнуемой души», не стесняясь, что тебя узнают посторонние (см. главу «Пушкин и читатель»). А если вдруг начнут узнавать, - тотчас можно скрыться за иронической частью своего «Я», выставленной напоказ и уже привычной читателю. Пушкину очень свойственно азартное состояние, связанное с каким-либо смелым художественным решением. В начале «Домика в Коломне» это состояние выражается так:

... Я хотел

Давным-давно приняться за октаву.

А в самом деле, я бы совладел

С тройным созвучием. Пущусь на славу!

Ведь рифмы запросто со мной живут,

Две придут сами, третью приведут.

«Пущусь на славу» - вот это ощущается и в случае с Татьяной.

Известно, что иногда художники рискуют вдруг изобразить себя в облике того или иного персонажа, а порой просто пририсовывают свое лицо где-нибудь в углу картины, так что сразу не разберешь, но разобрать все же можно... Прямых указаний на такое желание автора в «Онегине» нет, но намек на него сквозит как раз в конце второй песни, которая «уже готова» в 1823 году:

...Для призраков закрыл я вежды;

Но отдаленные надежды

Тревожат сердце иногда!

Без неприметного следа

Мне было б грустно мир оставить.

Живу, пишу не для похвал;

Но я бы, кажется, желал

Печальный жребий свой прославить,

Чтоб обо мне, как верный друг,

Напомнил хоть единый звук.

. . . . . . . . . . . . . . . .

Быть может (лестная надежда!),

Укажет будущий невежда

На мой прославленный портрет,

И молвит: то-то был поэт!..

Конечно, имеется в виду прежде всего реальный портрет А. С. Пушкина, запечатленный карандашом, пером или кистью; но не прослушивается ли здесь «лестная надежда» и на сохранность звукописного автопортрета в стихах о Татьяне?.. Происходило ли буквально в данном случае это, свойственное Пушкину «пущусь на славу!», или просто так получилось, как многое необыкновенное получалось у него «просто так» но от первого появления Татьяны до последних строк поэмы нас не покидает ощущение особой связи автора со своей героиней, - связи, которую я пытался объяснить. И отнюдь не случайно, на мой взгляд, - прощаясь со своими героями, Пушкин находит для каждого из них свое неповторимое название:

«Прости ж и ты мой спутник странный» - для Евгения, «И ты, мой верный идеал» - для Татьяны. Оба они - его, вымечтанные и выстраданные. Но он - спутник, то есть так или иначе живущий на равных, она - идеал, к которому можно только стремиться. «На равных» с ней быть невозможно, ибо«она» - «я сам» в сокровенной своей сути, в идеальном варианте.

И уже в самом, самом конце, как будто боясь, чтоб не расплылось это самое главное, автор еще раз повторяет, почти как заклинание:

А та, с которой образован

Татьяны милый идеал...

О, много, много рок отъял!

И это - последняя мысль перед расставанием с «праздником жизни».

Блажен, кто праздник жизни рано

Оставил, не допив до дна

Бокала полного вина,

Кто не дочел ее романа

И вдруг умел расстаться с ним,

Как я с Онегиным моим.

ТАТЬЯНА И ОНЕГИН

Татьяна Ларина и Евгений Онегин в столкновениях друг с другом выступают как реально существующие лица - с подробной биографией и географией отношений. Совершенно так же, как Онегин и Пушкин в своих связях. К моменту их знакомства главные герои романа представлены как люди разные, даже противоположные - по воспитанию, интересам, склонностям и т. д. Это очевидно. Однако с развитием повествования они меняются, и в живом развитии характеров обнаруживают еще один многозначительный тайник романа в стихах.