Читаем В союзе звуков, чувств и дум полностью

Вот он возвращается в Петербург и переживает главную катастрофу своей обозримой в романе жизни. Все устоявшиеся его представления о самом себе переворачиваются. Безнадежная любовь сметает привычный образ жизни. И... немедленно отражается на чтении: «Стал вновь читать он без разбора».

Здесь одинаково важно подчеркнуть и то, что он снова стал читать, и то, что стал читать без разбора, то есть нарушил давно установленный им самим принцип отбора авторов, составивших его деревенскую библиотеку:

Стал вновь читать он без разбора.

Прочел он Гиббона, Руссо,

Манзони, Гердера, Шамфора,

M-me de Stall, Биша, Тиссо,

Прочел скептического Беля,

Прочел творенья Фонтенеля,

Прочел из наших кой-кого,

Не отвергая ничего:

И альманахи, и журналы...

Тут, повторяю, не столь существен сам перечень авторов, сколько случайный их подбор, в котором встречаются и выдающиеся творцы и посредственные писатели. Совсем как у Тани Лариной, которая читала подряд и Гете, и Руссо, и разрозненную Мальвину, и Мартына Задеку - что попадалось.

Таким образом, получается, что, попав в атмосферу, сходную с той, что окружала Татьяну в пору ее первой влюбленности - в атмосферу душевной полноты, Евгений ведет себя так же, как она.

В этом окончательно убеждает следующая строфа, особенно вторая ее половина, где заключено, может быть, самое сейчас для нас существенное:

И что ж? Глаза его читали,

Но мысли были далеко;

Мечты, желания, печали

Теснились в душу глубоко.

Он меж печатными строками

Читал духовными глазами

Другие строки. В них-то он

Был совершенно углублен.

То были тайные преданья

Сердечной, темной старины,

Ни с чем не связанные сны,

Угрозы, толки, предсказанья,

Иль длинной сказки вздор живой,

Иль письма девы молодой.

Поразительно, что каждая из этих подчеркнутых мною строк имеет почти аналогичную в том или ином месте описания характера Татьяны. Для наглядности сопоставим их.

У Онегина:

То были тайные преданья

Сердечной, темной старины.

У Татьяны:

Татьяна верила преданьям

Простонародной старины.

У Онегина:

Ни с чем не связанные сны,

Угрозы, толки, предсказанья.

У Татьяны:

И снам, и карточным гаданьям,

И предсказаниям луны.

У Онегина:

Иль длинной сказки вздор живой...

У Татьяны:

...Страшные рассказы

Зимою, в темноте ночей.

У Онегина:

Иль письма девы молодой

У Татьяны:

Письмо для милого героя.

Что это - случайные совпадения? Но не слишком ли много случайностей для автора, чей роман расчислен по календарю? Вернемся на минуту к симметрии композиционного построения «Онегина»: встреча - письмо - объяснение - разлука.

Сначала пишет письмо и добивается объяснения Татьяна; во второй - отраженной половине - того же самого добивается Онегин. Попав в аналогичную ситуацию, он в силу своего характера, действует аналогично. Расчисленные по часам дни героев, круг их чтения, наконец, словесно-стиховые совпадения являются, на мой взгляд, отражением, углублением в деталях общей композиции, общего замысла романа.

Да, выросшие и воспитанные в разных условиях Татьяна и Евгений к моменту их знакомства предстают перед нами, как совершенно разные люди. Но, попадая, в силу жизненных обстоятельств, в условия сходные, они проявляют сходные черты: одинаково думают, одинаково действуют, наконец, одинаково чувствуют и выявляют свои чувства. По этому последнему поводу сопоставлю еще два места. В рассказе о Таниных страданиях после встречи в саду говорится, в частности:

...Увы! Татьяна увядает,

Бледнеет, гаснет и молчит...

(IV глава)

В письме Онегина (VIII глава) читаем:

...понимать

Душой все ваше совершенство,

Пред вами в муках замирать,

Бледнеть и гаснуть - вот блаженство!..

(Выделено мною. - Я. С.)

Таким образом, в романе возникает картина не просто неудавшейся любви, а любви, не сложившейся у людей, как бы созданных друг для друга. Драматизм конфликта напрягается до трагической коллизии еще потому, что оба они, как натуры недюжинные, резко выделяются из своей среды, и найти близкого по духу человека для каждого из них нелегко. Мы знаем, что Онегин за всю свою жизнь сумел подружиться только с Пушкиным, да еще с Ленским, которого полюбил за полную противоположность самому себе. О том, что Татьяну «никто не понимает», говорилось достаточно.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология