В союзе звуков, чувств и дум

Особо нужно остановиться на словах: «Мечтам невольная преданность». Они могут показаться признаком, связывающим Евгения с Татьяной и Пушкиным (Ср. «Мечтанью вечному в тиши»... в «Приметах»), До определенного момента это не так. Слово мечта употребляется Пушкиным (не только в романе) в разных значениях, по крайней мере - в трех.

1. Мечта - мысль:

Перу старинной нет охоты

Марать летучие листы.

Другие, хладные мечты,

Другие, строгие заботы...

2. Мечта - поэтическое, творческое воображение. Об этом значении говорилось в связи с приметами.

3. Мечта - бесплодная, беспочвенная фантазия, не связанная с творчеством и ни с каким действием. Это значение раскрывается в VII главе при знакомстве с библиотекой Онегина: «...и современный человек // Изображен довольно верно. // С его безнравственной душой, // Себялюбивой и сухой, // Мечтанью преданной безмерно, // С его озлобленным умом, // Кипящим в действии пустом». Вот это как раз и есть «мечты» Онегина, ничего общего не имеющие с пушкинской мечтой.

Однако наиболее определенно разница между характерами автора и героя фиксируется в VI строфе:

Цветы, любовь, деревня, праздность,

Поля! Я предан вам душой.

Всегда я рад заметить разность

Между Онегиным и мной,

Чтобы насмешливый читатель

Или какой-нибудь издатель

Замысловатой клеветы,

Сличая здесь мои черты,

Не повторял потом безбожно,

Что намарал я свой портрет,

Как Байрон, гордости поэт,

Как будто нам уж невозможно

Писать поэмы о другом,

Как только о себе самом.

Здесь «разность», которую «рад заметить» Пушкин, дается на фоне то и дело возникающей в романе - скрытой или явной - полемики с романтизмом. В данном случае речь идет об одном из главных принципов изображения героя.

Как известно, романтики большей частью ограничивались самыми общими замечаниями по поводу обстоятельств, приводящих главного героя в ту или иную «романтическую» ситуацию; на прошлое их обычно набрасывается флер таинственности, сам характер бывает обрисован довольно расплывчато, что позволяет автору вкладывать в уста «неопределенного» героя свои собственные слова и мысли. Романтизму Пушкин «отдал честь», и немалую. Не только «Кавказский пленник», «Братьяразбойники», «Бахчисарайский фонтан» (1820 - 1823 гг.), но и «Цыганы», заканчивавшиеся уже в Михайловской ссылке (1825 г.), содержат многие признаки романтического стиля, через школу которого шел автор «Евгения Онегина».

В 1830 г. Пушкин писал:

«Кавказский Пленник» - первый неудачный опыт характера, с которым я насилу сладил, он был принят лучше всего, что я ни написал, благодаря некоторым элегическим и описательным стихам. Но зато Николай и Александр Раевские и я, мы вдоволь над ним смеялись». (Выделено мною. - Я. С.)

И здесь же далее: «Бахчисарайский фонтан» слабее Пленника и, как он, отзывается чтением Байрона, от которого я с ума сходил»...

Как видим, в цитированной строфе из I главы «Онегина» оказывается целая платформа: косвенное признание в том, что прежде, «как Байрон, гордости поэт», Пушкин писал поэмы «о себе самом»; и четкое изложение новой позиции (реалистической!), при которой герой не дублирует автора, а существует сам по себе и выражает авторскую мысль не прямо, а именно независимым складом своего характера, мыслей и поступков. Предшествующее «платформе» подробное описание биографии Евгения, реальная обстановка его жизни, лишенная какой бы то ни было романтической таинственности, - все это делом («Слова поэта суть уже его дела») подтверждает декларацию, поэтически выраженную в VI строфе. Прямое признание в «Записках» того, что «Кавказский пленник» своим небывалым успехом обязан красоте элегических и описательных стихов, а не «неудачному опыту характера», убеждает в осознанном предпочтении, которое автор отдает новому - онегинскому «опыту характера».

Таким образом, намерение Пушкина не связывать себя с портретом главного героя становится очевидным. Намерение удалось и, воплощенное, поразило новизной и художественным совершенством. И вот тут-то, как мне представляется, возникла мысль по-новому выразить самого себя: через героиню. На каком основании можно высказать эту догадку?

Прежде всего на том, что в конце I главы существенно изменяется весь лирический ключ повествования. Чувствуется появление какой-то новой «гармонической затеи».

Поначалу все идет как будто очень определенно: «сатира и цинизм» составляют пафос сочинения. Приблизительно в это же время Пушкин пишет А. И. Тургеневу (1 декабря 1821 г.): «...я на досуге пишу новую поэму, «Евгений Онегин», где захлебываюсь желчью. (Курсив мой. - Я. С.)