В союзе звуков, чувств и дум

И здесь опять переход к сюжету: «...Не радо ей лишь сердце Тани». Не радо именно потому, что со всем этим предстоит расстаться, и это страшно:

Нейдет она зиму встречать,

Морозной пылью подышать

И первым снегом с кровли бани

Умыть лицо, плеча и грудь:

Татьяне страшен зимний путь.

Так точно, как Татьяна и в Москве и в Петербурге будет «стремиться к жизни полевой... к своим цветам», так и Пушкин, рожденный «для жизни мирной, для деревенской тишины», стремится к тому же: «Цветы, любовь, деревня, праздность, // Поля! я предан вам душой».

Тут интересно, что совершенно личной для поэта оборачивается одна фраза, отнесенная в контексте к Татьяне и часто неверно осмысляемая: «Татьяна (русская душою, // Сама не зная, почему) // С ее холодною красою // Любила русскую зиму»... (глава V, строфа IV). Многие, игнорируя отчетливые скобки, прочитывают это место в том смысле, что Татьяна, как всякий русский, сама не зная почемулюбит русскую зиму, то есть получается, что в этой зиме вообще-то нечего любить, но уж русские осуждены на эту любовь. На самом деле речь идет о том, что русские как раз отлично разбираются в холодной красе своей зимы и любят и «на солнце иней в день морозный,

И сани, и зарею поздной

Сиянье розовых снегов,

И мглу крещенских вечеров»

Дело в том, что Татьяна, воспитанная на французском языке и французских романах, сама не знает,почему она русская душою! И вот это-то и роднит ее с автором, который в 8 лет успел прочитать по-французски Вольтера, которого в лицее звали «французом» и который стал непревзойденным певцом русской природы. Прозрачно выступает также общность истоков одинакового отношения к родному языку и природе: долгая жизнь в деревне, тесное общение и дружба не с матерями, а с нянями - крепостными женщинами.

2. Суеверные приметы. Перечитаем знакомые с детства две строфы из V главы:

V

...Татьяна верила преданьям

Простонародной старины,

И снам, и карточным гаданьям,

И предсказаниям луны.

Ее тревожили приметы;

Таинственно ей все предметы

Провозглашали что-нибудь,

Предчувствия теснили грудь.

Жеманный кот, на печке сидя,

Мурлыча, лапкой рыльце мыл:

То несомненный знак ей был,

Что едут гости. Вдруг увидя

Младой двурогий лик луны

На небе с левой стороны,

VI

Она дрожала и бледнела.

Когда ж падучая звезда

По небу темному летела

И рассыпалася, - тогда

В смятенье Таня торопилась,

Пока звезда еще катилась,

Желанье сердца ей шепнуть.

Когда случалось где-нибудь

Ей встретить черного монаха

Иль быстрый заяц меж полей

Перебегал дорогу ей,

Не зная, что начать со страха,

Предчувствий горестных полна,

Ждала несчастья уж она.

Можно предполагать, что весь «набор» примет целиком передан Татьяне из собственного авторского «суеверного обихода»: известно, что Пушкин считался с приметами. Однако две детали из всех перечисленных кажутся наиболее достоверными.

Сохранились воспоминания современников о том, как Пушкин собрался выехать тайно из Михайловского в Петербург около середины декабря 1825 года. И даже выехал. Но под влиянием некоторых обстоятельств вернулся. Приведу отрывок из воспоминаний Михаила Погодина.

«Вот рассказ Пушкина не раз слышанный мною при посторонних лицах. Известие о кончине императора Александра Павловича и происходивших вследствие оного колебаниях по вопросу о престолонаследии, дошло до Михайловен ого около десятого декабря. Пушкину давно хотелось увидеться с петербургскими приятелями. Рассчитывая, что при таких важных обстоятельствах не обратят строго внимания на его непослушание, он решился отправиться туда...

Итак, Пушкин приказывает готовить повозку, а слуге собираться с ним в Питер; сам же едет проститься с тригорскими соседками. Но вот, на пути в Тригорское, заяц перебегает через дорогу. На возвратном пути из Тригорского в Михайловское, - еще заяц! Пушкин в досаде приезжает домой: ему докладывают, что слуга, назначенный с ним ехать, заболел вдруг белой горячкой. Распоряжение поручается другому. Наконец, повозка заложена, трогается от подъезда. Г лядь, в воротах встречается священник, который шел проститься с отъезжающим барином. Всех этих встреч не под силу суеверному Пушкину. Он возвращается от ворот домой и остается у себя в деревне.

А вот каковы бы были последствия моей поездки, - прибавляет Пушкин. - Я рассчитывал приехать в Петербург поздно вечером, чтобы не огласился слишком скоро мой приезд, и, следовательно, попал бы к Рылееву прямо на совещание 13-го декабря. Меня приняли бы с восторгом, вероятно, я... попал бы с прочими на Сенатскую площадь и не сидел бы теперь с вами, мои милые...»¹²

Из этого рассказа видно, что отношение Пушкина и Татьяны к «зайцу» и «черному монаху» совершенно одинаково.

Начало следующей, после только что цитированной, строфы из V главы вносит в эту общность еще один нюанс:

Что ж? Тайну прелесть находила

И в самом ужасе она:

Так нас природа сотворила,

К противуречию склонна.