В сетях интриги. Дилогия

Пока появился один капитан Грамматин, личный адъютант принца Антона Брауншвейгского, рослый, красивый офицер, щеголевато одетый, насколько это позволяла военная выправка и форма. Сдав в тесных сенях плащ и треуголку денщику, отряхнув ноги и голову от приставшего снега, Грамматин, позвякивая шпорами, вошёл в комнатку и на пороге громко расцеловался с поджидающим его хозяином.

— Гость дорогой! Добро пожаловать! — отдавая истовый, русский поклон, радостно заговорил Бровцын. — Вот уж и не ждал, што порадуете, такую честь окажете моей скромной лачуге, после ваших покоев дворцовых. Милости прошу. Тут ещё есть из дворцовых же знакомцев ваш… Прошу!

— Вижу, вижу! — отдавая приветливый поклон Яковлеву, отозвался Грамматин. — Ну, дорогой именинник, Яков Матвеич, поздравляю… Дай Бог много лет жить да здравствовать…

— Ну, нет! Это што за поздравление? Нешто так можно! К столу пожалуйте, прошу милости… вот сюда, на почётное место, слышь, оно вот… По единой, на пробу!

И три рюмки заискрились у застольников в руках.

— Не пью я! — поводя плечами, отнекиваться стал Грамматин. — Да уж погода больно мерзопакостная… Бр-р! Изморозь… слякоть… Болото, одно слово! У нас в Москве не в пример лучше. Ваше здоровье!

Проглотив влагу, гость одобрительно покачал головой.

— Ишь ты, ведь запеканка… наша, настоящая! Откуда это вы добыли, а?

— Для дорогого гостя. Слышь, вас поджидал и приготовил! Ха-ха-ха! Шляхтич тут один с Украйны приехал по делу, вот и подарил мне барилочку горилочки!

Довольным хохотом раскатился уже повеселевший от первых рюмок именинник.

— А у вас тут не на шутку баталия готовится! — оглядывая столы и всю комнату, заметил Грамматин. — Серьёзные форпосты повыставлены кругом… И в траншеях резерву припасено не мало! Неужто много столь народу ждёте? А мне сдавалось…

— Много, не мало… да все ребята молодцы. Мимо рта не проносят: выпьют да ещё просят… Хе-хе-хе!.. — раскатился Бровцын довольным смехом. — Я же вам сказывал: кто да кто собирается Якова справлять, дурака валять… Хо-хо-хо… Моя-то Пелагия Семёновна даже на богомолье собралась такой оказии ради…

— Супруга ваша, капитан?

— Зачем супруга? Я холостой, слава Тебе, Христу Нашему! Так, вроде того… Не похуже жены, право, слышь, оно вот… Бабёнка ещё молодая, дебелая. Сдобная-крупитчатая. Хе-хе-хе! И домик этот ей от покойничка её достался. Годков тридцать пять в приказе каком-то сидел — вот и домик высидел. А я у вдовушки покойчик снимаю. Вон там! — он указал дверь налево. — А там, напротив, через сенцы, — хозяйкина половина считается: кухонька, спаленка и все прочее. Особняком оно. Да при ней всё же таки, думается, было бы стеснительно… Утречком она просфорку приносит, поздравляет меня с ангелом — а я и говорю: «Поезжайте, матушка, за моё здоровье помолитесь, да поусерднее…» — «Куда?» — «Да без кудахтанья, куды хотите! В обитель какую ближнюю, подгороднюю. А к утру можете и дома быть!..» Спровадил, слышь, оно вот… У нас живо, по-военному!

— Конешно, так лучше! — протянул Грамматин, косясь незаметно на денщика, который в это время из прихожей прошёл через комнату и скрылся за дверью, ведущей на кухню. — А вот дневальный, денщик ваш, на сего вы надеетесь бессумнительно?

— На Яшку-то?! На тёзку на свово! Больше чем на себя самого, слышь, оно вот. Испытанный, надёжный друг. За ним тот преферанс — што я, выпимши, слабею порой. А в Яшку лей, как на каменку, чист и прав всегда. И ни в едином глазочке. Фрухт, я вам скажу… Ф-фа! Удивительный парень, собака… Мы с им в одной баталии тур…

— А што нового, капитан, слышно у вас? — поспешил перебить словоохотливого хозяина Яковлев, заметя, что Грамматин с трудом скрывает нетерпение, словно хочет сообщить что-то важное. — Как наш принц Антон? Што государыня принцесса? Нынче, чать, видеть их изволили, государь мой?

— Как же. Моё дежурство было. Э-эх, што там и говорить! Хорошего — ни хера. Ирод немецкий так все к рукам прибрал, што…

— Ни вздохнуть, ни охнуть… И пищать невозможно! — криво улыбаясь, закончил за него Яковлев. — Слыхали, слыхали! На што наш Миних — ёрой! — а и тот нос повесил… А про Остермана, про графа Андрея Иваныча, и говорить нечего. Ровно крот у себя в дому зарылся, носу не кажет никуда. От обиды и страху, слышь, и взаправду ныне болен стал. Не для отводу глаз, как раней-то делывал. Вот бы принцу с Остерманом и потолковать бы! — почти шёпотом, наклонясь к Грамматину, проговорил Яковлев и умолк, сверля пытливым взором адъютанта.

— Толковано! — махнув рукой, отозвался тот негромко. — Да хитёр больно, осторожен старый барсук. Ни тпру ни ну! Он впереди других не полезет, нет! Так принцу и отрезал: «Ежели есть у вас верная партия из особ посильнее среди вельмож и в полках, тогда откройтесь мне. И с регентом можете начать без страха разговоры. А нет того — так уж лучше со всеми другими согласуйтесь. Терпите пока…»

— Што ж, он и прав, старый лукавец…