В родном углу

Черезъ полчаса Сухумовъ обдалъ, сидя въ бабушкиной спальн. Аппетита у него въ самомъ дл никакого не было. Камердинеръ подалъ ему пепсинное вино. Онъ выпилъ рюмку, но и она не прибавила ему аппетита. Супу съ перловой крупой Сухумовъ сълъ три-четыре ложки и потребовалъ у камердинера пузырекъ съ хинной настойкой. Накапавъ въ рюмку капель тридцать настойки, онъ снова налилъ пепсиннаго вина, опять выпилъ, но и эта смсь не разбередила ему аппетита на поданную телятину. Онъ сълъ ея также очень немного, набросился на соленый огурецъ, но и его не могъ дость. Поданъ былъ еще карась, жареный въ сметан, а затмъ клюквенный кисель съ молокомъ, но Сухумовъ до нихъ уже не дотрагивался.

— Почти ничего не изволили кушать… — замтилъ камердинеръ Поліевктъ, убирая со стола.

— Движенія не было… Почти сутки въ дорог… Въ вагон трясетъ… Ночью плохо спалъ, отвчалъ Сухумовъ, закуривая сигару. — Вотъ и курить не хочется. Закурилъ по привычк.

— Скушайте хоть киселька-то. Понатужьтесь… Это нжное… Вдь доктора въ Петербург говорили, что вамъ кушать надо больше.

— Да, когда сть хочется. А если не хочется? Да и не можетъ хотться, если нтъ движенія.

— Пятнадцать верстъ отъ станціи по ухабамъ хали, такъ какого еще движенія надо, помилуйте!

— Ну, усталъ съ дороги. Просто усталъ. Вотъ примусь здсь длать моціонъ, и аппетитъ сейчасъ явится. Велю выстроить ледяную гору, буду кататься съ горы. Буду кататься на конькахъ… Катокъ устрою. На лыжахъ буду ходить… Свжій воздухъ, моціонъ, хорошій сонъ… Вотъ не знаю еще, какой здсь сонъ будетъ. Въ Петербург въ послднее время я спалъ плохо, совсмъ плохо.

Планируя свою предстоящую жизнь въ деревн, Сухумовъ, попыхивая сигарой, прилегъ на кушетк, развернулъ привезенную съ собой газету и сталъ читать ее.

— Прикрой мн пожалуйста ноги пледомъ… сказалъ онъ камердинеру.

— Протопить не прикажете-ли? — предложилъ тотъ, прикрывая Сухумова.

— Нтъ, не надо. Вдь давеча сказывали, что ужъ топили сегодня. Да и вообще въ прохладной комнат сонъ лучше бываетъ. А ты уходи… Нужно мн будетъ тебя, такъ я позову. Гд тутъ звонокъ?

— Звонокъ надъ вами, надъ кушеткой._

— Вижу, — пробормоталъ Сухумовъ. — Можешь уходить.

Говоря съ камердинеромъ, онъ кряхтлъ и ежился, какъ старикъ, и щурился на горвшую лампу.

Камердинеръ, забравъ со стола все на большой подносъ и уходя, говорилъ:

— Кушанье-то я къ ночи приберегу. Можетъ быть, потомъ захотите покушать.

— Ты знаешь, что я теперь не ужинаю. Да и вообще ничего холоднаго сть не стану. Во всемъ холодномъ сейчасъ образуются среды… и въ нихъ разводки вредныхъ бациллъ и бактерій… Ну, да ты все равно этого не понимаешь. Ступай.

— Ну, хорошо, хорошо. Главная статья, что вы ничего не кушали, — все еще бормоталъ въ дверяхъ камердинеръ. — Вотъ отчего я и боюсь, что захотите кушать. Я вотъ что… Я спрошу яицъ, и если вы за чаемъ захотите кушать, то сварю вамъ яицъ всмятку.

— Какъ хочешь, какъ хочешь. А только какія яйца! Они развиваютъ сроводородъ и вздутіе кишекъ длаютъ, а это на ночь нехорошо. Вотъ ужъ я немножко полъ, а чувствую, что у меня температура тла повышается. Мурашки по спин забгали. А это значитъ, что я лихорадить начинаю.

— Хинину облатку прикажете приготовить?

— Нтъ, покуда не надо. Но температуру смрить слдуетъ. Принеси градусникъ. Онъ въ маленькомъ саквояж.

Камердинеръ принесъ градусникъ. Сухумовъ вынулъ его изъ футляра и поставилъ себ подъ мышку.

— Ступай! — опять произнесъ Сухумовъ, укладываясь поудобне.

Камердинеръ ушелъ не сразу. Онъ пристально посмотрлъ на Сухумова, съ соболзнованіемъ покачалъ головой и тихо проговорилъ:

— И какъ это вы, ваша милость Леонидъ Платонычъ, въ вашихъ молодыхъ годахъ такъ достукались! Вдь еще молодой человкъ, посмотрю я на васъ.

— Ну, что объ этомъ разсуждать! Не твоего это ума дло. Вотъ здсь въ тиши, при моціон на чистомъ воздух поправлюсь, — сказалъ Сухумовъ и прибавилъ:- Натяни на меня пледъ по поясъ.

Камердинеръ исполнилъ и спросилъ:

— Не хотите-ли лучше туфли надть? Въ сапогахъ-то тяжело.

— Нтъ, не надо. Я вдь долго лежать не буду, — пробормоталъ Сухумовъ, чувствуя, что камердинеръ ему надодаетъ своей внимательностью.

Но тотъ все еще не отставалъ.

— Бромъ на ночь по прежнему принимать будете?

— Само собой.

— А самоварчикъ къ какому времени прикажете приготовить?

— Я позвоню и прикажу. Ступай! Надолъ! Дай мн отдохнуть!

Сухумовъ уже почти закричалъ. Камердинеръ скрылся.

Сухумовъ лежалъ, но ему не читалось. Онъ бросилъ газету, зажмурился и попробовалъ заснуть, но заснуть не могъ, хотя и былъ утомленъ. Въ вагон онъ почти не спалъ. Онъ сталъ прислушиваться къ тиканью старинныхъ часовъ въ деревянномъ футляр, стоявшихъ на тумб краснаго дерева со шкапчикомъ, и бронзовой инкрустаціей.

Однообразное тиканье часовъ обыкновенно гипнотизируетъ, навваетъ сонъ, но у него сна не было, сонъ бжалъ отъ него. Это часовое тиканье какъ-бы выговаривало Сухумову нкоторыя слова.

Сначала до слуха его доносилось:

Іодъ, бромъ… іодъ, бромъ… іодъ, бромъ…

А затмъ:

Не-вра…сте-никъ, не-вра…сте-никъ… Не-вра… — сте-никъ…

Сухумовъ вскочилъ съ кушетки и слъ.

III