В путь-дорогу! Том II

На другой день Павлу Семенычу сдѣлалось хуже. Онъ весь день пролежалъ въ страшномъ жару. Ольга Ивановна сидѣла возлѣ него, Телепневъ также усердствовалъ, предлагалъ ему даже почитать что-нибудь вслухъ; но больной былъ уже такъ не хороши, что почти все время молчалъ, и тревожно метался на подушкѣ. Къ вечеру послали за туземной знаменитостью, профессоромъ съ какой-то мудреной нѣмецкой фамиліей. Знаменитость объявила, что у Павла Семеныча признаки тифя. Тифъ дѣйствително оказался…

XXI.

Темно было въ домѣ М-иновыхъ. Зала и гостиная стояли неосвѣщенныя. Въ угловой горѣла одна свѣча; въ спальнѣ, гдѣ лежалъ Павелъ Семенычъ, теплилась лампада за бѣлымъ алебастровымъ щитомъ. Вольной уже нѣсколько дней лежалъ безъ сознанія; но въ этотъ вечеръ жаръ унялся, глаза прояснились, и тихимъ голосомъ онъ сказалъ уже нѣсколько сознательныхъ словъ, Ольга Ивановна сидѣла у кровати, и разсѣянно глядѣла, не въ лицо мужа, а въ уголъ, темнѣвшійся чернымъ пятномъ. Въ угловой комнатѣ послышались шаги. Она сейчасъ же встала, и вышла; а черезъ минуту⁷ вернулась съ Телепневымъ, который, взойдя, остановился осторожно у дверей.

Видъ всей спальни и больного кольнулъ его прямо въ сердце. Павелъ Семенычъ лежалъ въ безпомощной позѣ, и его похудѣлое, но все еще пухлое лицо, смотрѣло прямо на жену и на Телепнева съ добрымъ, жалостно-простодушнымъ выраженіемъ Мучительно сдѣлалось Телепневу при мысли, что онъ, въ эту минуту, такъ безсовѣстно обманывалъ его; гадко ему сдѣлалось, когда онъ вспомнилъ, что въ Этой самой комнатѣ, гдѣ добрякъ могъ умереть на его глазахъ? онъ забавлялся съ Ольгой Ивановной любовью и слушалъ ея скандалезные анектотцы про ея ни въ чемъ неповиннаго мужа.

— Борисъ Николаичъ, — проговорила Ольга Ивановна? указывая мужу на Телепнева.

Павелъ Семенычъ приподнялъ руку, и улыбнулся.

— Очень радъ… — прошепталъ онъ, — онъ славный… — й больной силился взять жену за руку. — Я его очень люблю… душа моя… — вырвалось у него. Ольга Ивановна поцѣловала его въ лобъ.

Подойдите ближе, — сказала она Телепневу; — присядьте вотъ на табуретъ.

Телепневъ не двигался; ему было слишкомъ жутко.

— Я такъ счастлива, голубчикъ, — шептала Ольга Ивановна, наклоняясь къ больному, — что тебѣ лучше… Только ты молчи, не разговаривай!

— Умру, — промолвилъ больной, и вдругъ его взглядъ замутился. — Гдѣ дѣти?… выговорилъ онъ и совсѣмъ умолкъ.

Телепневъ взглянулъ ему въ лицо. „Дѣйствительно умретъ“, проговорилъ онъ мысленно. Онъ уже видѣлъ нѣсколько смертей, и лицо, голосъ, глаза Павла Семеныча припомнили и навѣяли ему смерть… Онъ отвернулся и пріотворилъ дверь.

— Душа моя, — шептала Ольга Ивановна, цѣлуя рукй больного и, въ самомъ дѣлѣ, глотая слезы, успокойся, тебѣ лучше… '

И вдругъ она остановилась, увидавши, что Телепнева нѣтъ въ спальнѣ. Она взглянула на мужа заплаканнымъ? но- безстрастнымъ взглядомъ, встала и быстро вышла въ угловую,

— Что ты, Борисъ? — спросила она Телепнева, Который сидѣлъ на диванѣ съ поникшей головой и блѣднымъ, какѣ полотно лицемъ.

— Онъ плохъ… Мнѣ страшно жалко его», — вымолвилъ Телепневъ и чуть-чуть не зарыдалъ.

— Умретъ? — спросила Ольга Ивановна, й въ этомъ Вопросѣ послышалось ему не скорбь, а удивленіе… И, не дожидаясь его отвѣта, она обняла его и сластолюбиво протей* тала: „Ты мнѣ останешься, душка моя!’;..“

«

Точно ужаленный, отскочилъ отъ нее Телепневъ. Его бросило въ краску, губы его задрожали; онъ взглянулъ па нее быстро, презрительно, и трепетнымъ голосомъ сказалъ:

Вы мнѣ гадки!… Бога вы не боитесь, вѣдь онъ умираетъ!…

Больше у него не хватило словъ; онъ не могъ на нее смотрѣть; еслибъ еще одна минута, онъ бы съ ненавистью бросился на нее.

Ольга Ивановна хотѣла. было взять его за руку, но онъ отшатнулся и почти вскричалъ: „Оставьте меня!“ Онъ выбѣжалъ въ переднюю, схватилъ свою шинель и, выскочивъ на крыльцо въ сильнѣйшемъ волненіи, побѣжалъ по улицѣ. На этотъ разъ уже не простая впечатлительность заговорила въ Телепневѣ. Онъ былъ глубоко потрясенъ. Чаша переполнилась, вся пошлость его отношеній къ Ольгѣ Ивановнѣ уязвила его. Эта женщина, своимъ бездушнымъ сластолюбіемъ оскорбила въ немъ тѣ свѣжія силы, которыя онъ не успѣлъ еще Потратить въ своемъ селадонствѣ, и все стало для него ясно; онъ не раскисъ, не расчувствовался, ему не хотѣлось ни плакать, ни изливаться; въ немъ тотчасъ же родилось твердое желаніе убѣжать изъ этого лживаго и пошлаго міра, не лгать каждодневно самому себѣ, не анализировать себя безплодно, а начать какое-нибудь дѣло. Бросить Ольгу Ивановну ничего ему не стоило. Съ нею онъ ничего не терялъ, ему слѣдовало только жалѣть о себѣ и о освоенъ опошлѣніи.

Онъ пришедд, домой и тутъ же рѣшилъ, какъ ему быть. Къ дому М — иновыхъ его ничто не влекло; но ему жалко было Павла Семеновича и онъ сказалъ себѣ, что разорвавши всякую связь съ Ольгой Ивановной, онъ будетъ навѣщать только больнаго. Никакихъ вопросовъ больше онъ себѣ не задавалъ, а съ завтрашняго же дня хотѣлъ начать готовиться, хлопотать о запискахъ и засѣсть за чтеніе.