В путь-дорогу! Том II

— Да мнѣ какъ хочешь, — говорилъ Мемноновъ, — только смотри дѣвка, разуму не теряй! Прогоришь ты съ ними до нитки. Еще пока-то имъ деньги вышлютъ, такъ они съ тебя послѣднее платье сдернутъ, чай теперь ужь много кой чего спустила?

— Да какъ-же, Мемнонычъ, вѣдь коли ужь переѣзжать, такъ тамъ небось какое ни есть обзаведеніе потребуется.

— Да, обзаведеніе: полуштофъ да косушка Лучше бы ужь всей-то ордой въ питейномъ домѣ поселились.

— Да авось, Мемнонычъ, остепенится теперь.

— Держи карманъ: Нѣтъ ужь, мать моя, горбатаго одна могилка исправить. Ну поѣдешь ты съ нимъ, будете вы тамъ въ нагольныхъ тулупахъ ходить; ну, а какъ денегъ-то вышлютъ, что ты, небось, думаешь онъ тебя съ собой возметъ, въ законный бракъ вступитъ? Эхъ ты простоволосая! и не видишь откуда тебѣ счастіе идетъ. Вотъ Папушкинъ студентъ, отъ этого тебѣ разжива, была не въ примѣръ лучше: Я ужь вижу, ты изъ него хоть веревки вей, потому больно ужь онъ въ тебя втюримшись, а ты вотъ поди въ чувствіе такое взошла, хуже не выбрала голоштаннаго-то, какъ нашего сорванца.

Не смотря однакожъ на эти строгія внушенія, Мемноновъ помогалъ Агашѣ въ продажѣ нѣкоторыхъ ея вещей и въ покупкѣ разныхъ разностей для новаго деревенскаго хозяйства. Гриневъ согласился взять Агашу съ собой, но нисколько не былъ тронутъ ея любовью. Онъ не поцеремонился воспользоваться скудными финансами, какіе она выручила продажей своихъ пожитковъ, и наканунѣ выѣзда на эти самыя деньги устроилъ попойку. Вся Чекчуринская казарма ликовала. На этой попойкѣ состоялся новый заговоръ: побить начальство. Поднялись также толки о томъ, что Телепневъ выдалъ ихъ; для чего нарочно былъ посаженъ въ карцеръ Симбирецъ тутъ же предложилъ отправиться внизъ къ нему въ квартиру и „изувѣчить подлеца“. Но противъ всѣхъ возсталъ Гриневъ. Онъ началъ распинаться за Телепнева, и голову свою давалъ на отсѣченіе въ томъ, что Телепневъ благороднѣйшій малый и всѣхъ ихъ очень любитъ, а не сходился съ ними только потому, что не умѣетъ пить и дебо-ширствовать.

— Да хотите, господа, — воскликнулъ Гриневъ, — я сейчасъ пойду къ нему внизъ и приведу сюда. Я знаю, онъ будетъ очень радъ сойтись съ вами и выпить на прощанье. Онъ бѣлоручка — это правда, но все-таки мальчуганъ отличный.

— Ненадо! — крикнуло нѣсколько голосовъ.

— А я приведу, потому вы скоты, какъ задолбили одно, такъ и орете.

И съ этими словами онъ бросился вонъ изъ квартиры Сорванцовыхъ, гдѣ происходила попойка, сбѣжалъ внизъ и вломился къ Телепневу. Онъ засталъ его дома, бросился лобызать его и объявилъ, что если Телепневъ не пойдетъ' съ нимъ сейчасъ же на прощальную попойку, то онъ будетъ величайшая скотина. Телепневъ тотчасъ же согласился, сказалъ даже, что очень радъ и безъ всякаго смущенія отправился въ квартиру Сорванцовыхъ. Тамъ его приняли съ нахмуренными лицами, но Гриневъ обходился съ нимъ съ такою нѣжностью и панибратствомъ, что дѣло обошлось, на-Чались изліянія, и даже симбирецъ сталъ просить прощенія въ своихъ злостныхъ противъ него намѣреніяхъ. Телепневъ долженъ былъ выпить порядочное количество разныхъ напитковъ, послѣ чего ему уже совсѣмъ не трудно было объясняться съ остальной братіей; онъ даже въ тотъ же вечеръ провожалъ ихъ до самой той деревни, гдѣ поселилась исключенная компанія. Тамъ была еще попойка и Телепневъ заночевалъ въ избѣ на лавкѣ, а на другой день утромъ, простившись съ своими новыми пріятелями, уѣхалъ съ головной болью, но за то примиренный съ студенческимъ міромъ,

XIX.

Вернувшись домой, Телепневъ нашелъ письмо отъ Лапина. Опекунъ все изъяснялся ему въ любви, пенялъ, что Телепневъ не пріѣхалъ на зимнюю вакацію и совсѣмъ забылъ его старика. Про бабиньку Пелагею Сергѣевну писалъ, что она совсѣмъ расклеилась и давала ему знать письменно о своемъ желаніи повидаться съ Борисомъ. Все холоднѣе и холоднѣе становился Телепневъ къ письмамъ Ѳедора Петровича. Не привязавшись ни къ чему въ городѣ К., онъ терялъ связь съ роднымъ своимъ городомъ и съ памятью о прежнихъ привязанностяхъ. Очень рѣдко вспоминалъ онъ дикой домъ, и не только тяжелыя его картины, но и свѣтлыя минуты. Даже образъ Маши исчезалъ изъ его сердца и не вдохновлялъ его ни на какую здоровую мысль, ни на какое свѣжее движеніе. Память о СофьѢ Николаевнѣ также бѣжала отъ него, и самъ онъ боялся думать объ этой женщинѣ; стыдился своей теперешней жизни и съ каждой минутой сознавалъ все больше и больше, что образъ Софьи Николаевны уже не имѣетъ для него животворной силы.

И опять вечеръ не обошелся безъ Ольги Ивановны. Онъ не нашелъ никого у М — виновыхъ, но въ запискѣ его приглашали пріѣхать въ театръ въ литерную ложу съ лѣвой стороны. Тамъ онъ нашелъ свою возлюбленную вмѣстѣ съ гувернанткой и, помѣстившись позади Ольги Ивановны, не глядѣлъ на сцену, но за то любовался ея плечиками и вралъ съ ней всякій вздоръ. Въ антрактахъ входили въ ложу разные фешенсбли и въ томъ числѣ также Битюковъ, который помирился съ Ольгой Ивановной. Они присаживались, жали руку Телепневу, болтали все больше въ эротическомъ вкусѣ съ Ольгой Ивановной и уходили.