У Горшкова было также двѣ лекціи. Первая — рано утромъ въ общихъ аудиторіяхъ. Слушалъ онъ алгебраическій анализъ, ну и, разумѣется, не вынесъ онъ изъ этой лекціи ничего новаго, кромѣ того, что уроковъ не спрашиваютъ. Читалъ очень скромнаго вида господинъ въ почтенныхъ лѣтахъ, хотя и значился въ росписаніи только адъюнктъ-профессоромъ. Изложеніе было сухое, спокойное; но болѣе толковое, чѣмъ во время оно у Ардальона Захаровича. Самый предметъ занималъ Горшкова, и онъ очень акуратно записалъ всю лекцію на клочкахъ бумаги. Товарищей у него оказалось довольно, человѣкъ тоже тридцать. Были между ними всякія народы: человѣка два франтиковъ, на лицахъ которыхъ такъ и было написано, что они стремятся въ ученые офицеры; были ужасно косматые юноши съ задатками буйныхъ нравовъ; большинство же представляло типъ угрюмый и даже придавленный — будущихъ безвѣстныхъ учителей математики. Горшковъ, разумѣется, со многими заговорилъ и узналъ кто, откуда и зачѣмъ поступилъ на математическій факультетъ. Оказалось, что онъ былъ единственный вольнослушатель во всемъ факультетѣ, и это извѣстіе было ему очень пріятно.
Послѣ алгебраическаго анализа, первокурсники отправились на лекціи физики. физика читалась въ одномъ изъ зданій ученаго вида, стоящихъ на университетскомъ дворѣ. Нижній этажъ этого зданія занимала химическая лабораторія, а верхній — физическій кабинетъ. На физику собралось много народу. Кромѣ математиковъ и естественниковъ, тутъ былъ еще цѣлый первый курсъ медиковъ, человѣкъ шестьдесятъ, коли не больше. Горшковъ столкнулся съ Абласовымъ, и сѣли они вмѣстѣ на первой скамейкѣ полукруглаго амфитеатра.
Нигдѣ еще не былъ? спросилъ Горшковъ Абласова.
— Нѣтъ, это первая лекція.
— Какъ-то противъ нашего Захарыча будетъ?
— А можетъ и хуже, отозвался Абласовъ, съ серьезной миной.
— Эхъ народу-то навалило! крикнулъ Горшковъ, безцеремонно озираясь на всю публику.
— Все наша братія — медики, тихо промолвилъ Абласовъ.
Дверь изъ кабинета съ шумомъ отворилась, и выбѣжалъ оттуда маленькой человѣчекъ, весь сгорбленный, съ ключко-ватымъ носомъ и курчавыми волосами, что-то среднее между итальянскимъ разнощикомъ и жидовскимъ факторомъ. Раскланявшись съ публикой, онъ началъ вертѣться около кафедры, потряхивая головой и дѣлая разныя ужимки и подергиванія. Началъ онъ говорить скоро-скоро, визгливымъ, бабьимъ голосомъ, съ какимъ-то вскрикиваньемъ и, въ добавокъ, съ очень рѣзкимъ акцентомъ неизвѣстно какого оттѣнка. На лицахъ слушателей выразилось недоумѣніе. фигура, манеры и выговоръ профессора не располагали къ слушанію лекціи. А между тѣмъ онъ былъ ученый мужъ, наговорилъ многое множество вещей, и въ первую лекцію втиснулъ чуть не всю физику, перескакивая отъ одного предмета къ другому, кидаясь къ доскѣ на каждомъ шагу для выкладокъ, такъ что весь этотъ трескъ и визгъ, всѣ цитаты, факты и явленія подъ конецъ перемѣшались и перепутались въ головахъ слушателей. Только и осталось въ памяти горбатая и крючконосая фигура профессора съ жидовскими манерами.
— А вѣдь дѣльная, должно быть, башка, говорилъ Горшковъ Абласову, сходя по лѣстницѣ.
— Не знаю, братъ, отвѣтилъ Абласовъ, что-то Спутано больно, и не разберешь. Для насъ, медиковъ, надо бы попроще.
— А какой, братъ, онъ націи?
— А кто его знаетъ: лице еврейское, а можетъ и итальянецъ какой.
— Ты куда, Абласовъ, спросилъ Горшковъ: домой?
— Нѣтъ, братъ, я вотъ налѣво, въ анатомическій театръ. Первая лекція анатоміи будетъ; здѣсь, братъ, прооессоръ-то знаменитый. Не хочешь ли и ты зайти?
— Нѣтъ, дяденька, не хочу я на вашу мертвечину и гля-дѣть-то. Мнѣ нужно фортопіаны подъискать на прокатъ. Къ двумъ часамъ придешь?
— Приду, крикнулъ Абласовъ, и пошелъ по дорожкѣ черезъ садикъ, разбитый передъ анатомическимъ театромъ.
Низенькая дверка вела въ небольшія сѣни, откуда, поднявшись нѣсколько ступеней, Абласовъ отворилъ большую дверь и очутился въ передней, предъ аудиторіей, гдѣ уже слушатели покрывали скамейки. Съ первыхъ шаговъ, его обдало особымъ запахомъ гнили, какого ему еще не случалось нюхать. Откуда исходилъ этотъ запахъ, онъ не замѣчалъ, но и самыя стѣны были имъ проникнуты. Аудиторія была — круглая зала, съ куполомъ и въ два свѣта. Давки шли по стѣнамъ, амфитеатромъ. По срединѣ залы стояло большое кресло, а передъ нимъ длинный столъ, окрашенный черной краскою. Отъ него разило посильнѣе, чѣмъ отъ стѣнъ и лавокъ. По крайней мѣрѣ, такъ показалось Абласову. Въ углу, у доски, помѣщался скелетъ, а между оконъ стояло нѣсколько шкафовъ съ разными препаратами, которые новички осматривали съ любопытствомъ. Для Абласова все тутъ было ново. Но такъ какъ онъ постоянно готовилъ себя въ студенты медицины, то ему показалось все это точно знакомымъ, по крайней мѣрѣ, оно очень подходило къ тому, что онъ не разъ представлялъ себѣ.