В путь-дорогу! Том I

И она указала зонтикомъ на полосу воды, сливающуюся сь далекимъ горизонтомъ.

— Прекрасной… Здѣсь всегда славный видъ… вотъ на монастырь также, когда берегъ покроется зеленью.

— А вѣдь монахи-то, — вмѣшался Горшковъ: — были, видно, художественный народъ… Посмотрите, какія чудныя мѣста выбирали… всегда гдѣ-нибудь на берегу… въ поэтической мѣстности, въ лѣсу, на пригоркѣ…

— А я такъ думаю, — отозвался тихимъ голосомъ Абласовъ — селились тамъ, гдѣ повыгоднѣе, здѣсь вотъ мѣсто бойкое, судоходство, подъ городомъ…

— Ну, а въ лѣсахъ-то? — быстро спросилъ Горшковъ.

— Ну, въ лѣсахъ… угодья… десятинъ тысячъ по cтy къ монастырямъ приписывали, чай, знаешь… монахамъ, извѣстно, было получше въ глуши… лихой человѣкъ не зайдетъ… ну и таинственность, чудеса, — прибавплъ онъ съ усмѣшкою.

— Нѣтъ, ты не художникъ! — вскричалъ Горшковъ — у тебя, братъ, какой-то сухой, мертвящій взглядъ.

Софья Николаевна обернулась къ Абласову. Она слышала его замѣчанія.

— Вы, — сказала она, немного вспыхнувъ: — отвергаете то, что люди, собравшіеся съ цѣлью уединиться отъ міра, выбирали такую мѣстность, которая бы настраивала къ молитвѣ…

— Можетъ быть, это было въ первые вѣка христіанства, — отвѣчалъ съ тихой усмѣшкой Абласовъ — а у насъ, на святой Руси… я, право, не знаю, зачѣмъ соединялись и соединяются на тихое житье.

— Ну, это другое дѣло, — проговорила Софья Николаевна и стала опять смотрѣть на синѣющую даль разлива.

— Только пѣсни не достаетъ… — указалъ Борисъ, и окинулъ взглядомъ всю бойкую картину волжской жизни… — Свистъ слышенъ, а голосу нѣтъ… Прежде бывало, особенно подъ вечеръ, такъ и разливаются бурлацкія пѣсни…

— Горшковъ, — начала Софья Николаевна: — изучаете-ли вы здѣшнія пѣсни? Вотъ вамъ богатый матеріалъ.

— Какъ-же-съ, Софья Николаевна, я вотъ съ весны все по Волгѣ катаюсь, пою съ рыбаками и бурлацкія пѣсни подслушиваю… Больше всего люблю разбойничьи. Сила какая, что за богатство звуковъ… да и гамма какая-то особенная.

— Какая же? — спросилъ Борисъ.

— Греческая, братъ, у грековъ такая была.

— Мнѣ, —начала опять Софья Николаевна: — здѣсь все ново… я въ первый разъ въ жизни на большой рѣкѣ. Сюда надо ходить чаще. Мнѣ хотѣлось бы послушавъ, какъ поютъ эти бурлаки.

— Не веселыя пѣсни, — замѣтилъ Абласовъ: — я, можетъ быть, профанъ… но, право, что же въ нихъ поэтическаго? Тянется, тянется, безъ начала, безъ конца… вѣдь это они ноютъ, да и нельзя не ныть… они, какъ скоты какіе, запряжены въ лямку… А со стороны-то, разумѣется, хорошо восхищаться. — Абласовъ выговорилъ это съ нѣкоторой желчью.

— Такъ по твоему значитъ, — прервалъ его Горшковъ, круто повернувшись на одной ногѣ: —что въ нашихъ пѣсняхъ ничего нѣтъ: ни поэзіи, ни музыки?

Софья Николаевна и Борисъ пристально взглянули на Аблаева.

— Я этого не говорю, — отвѣтилъ онъ Горшкову спокойно: —я не говорю вообще о пѣсняхъ, мало-ли хорошихъ пѣсенъ.

— Во саду-ли въ огородѣ? — вставилъ Горшковъ.

— Я не знаю… ужъ это твое дѣло разбирать, ты на то композиторѣ… я о бурлацкихъ собственно… Это и насъ заставь камни ворочать, — и мы начнемъ понукать себя… Меня за душу тянетъ, когда я слышу ихъ. И восхищаться тутъ, право, нечѣмъ.

— Зачѣмъ же вы такъ жестко на это смотрите? — проговорила Софья Николаевна.

— На что-съ? — спросилъ из подлобья Абласовъ.

— Да вотъ, на эти пѣсни… на этихъ бурлаковъ…

Абласовъ немного покраснѣлъ и сдѣлалъ движеніе головой.

— Оттого-то я такъ и говорю, — началъ онъ: — что въ заунывной пѣснѣ вся ихъ жалкая жизнь… Что за поэзія, когда вы видите, какъ они волочатъ барку, шагъ за шагомъ, хуже лошадей или воловъ какихъ… Меня это не восхищаетъ: мнѣ тяжело дѣлается… а впрочемъ оно, можетъ быть, и очень хорошо съ музыкальной точки.

Всѣ вдругъ притихли. Софья Николаевна опустила голову. Борисъ свѣтлымъ взглядомъ посмотрѣлъ на Абласова.

— Это ты дѣло говоришь, — сказалъ онъ ему: — разумѣется, красиваго ничего нѣтъ, а все-таки поэзія.

— Можетъ быть, — скромно проговорилъ Абласовъ.

— Мыслитель! глубокая душа! — вскричалъ со смѣхомъ Горшковъ и ударилъ Абласова по плечу.

— Послушайте, Абласовъ, — проговорила Софья Николаевна, поднимая голову — въ васъ нѣтъ поэзіи; но за то и прозы нѣтъ.

Онъ усмѣхнулся.

— Совершенно правда! — подхватилъ Горшковъ.

— Боря, Боря! — крикнула Маша, хватая брата за руку — смотри, пароходъ пдетъ, какъ скоро, какъ скоро и какой маленькій!

Всѣ стали смотрѣть на пароходъ, который бѣжалъ, судорожно выпуская маленькіе клубы дыму и пару.

— Тетя, — просила Маша — пойдемъ по набережной, посмотришь, куда пароходъ пристанетъ.

— Пойдемъ, дружокъ, — сказала Софья Николаевна и, бросивши еще разъ взглядъ на рѣку, прибавила: — такъ бы и не сошелъ съ этого мѣста.