В путь-дорогу! Том I

Съ одной изъ заднихъ партъ поднялся сутуловатый, черноватый гимназистъ, съ купеческимъ лицомъ.

— У твоего отца есть пароходъ?

— Есть-съ, — отвѣчалъ уныло Трусовъ, точно ему ужасно было жалко, что у его отца есть пароходъ.

— Кильдіаровъ! — крикнулъ Егоръ Пантелѣичъ и улыбнулся.

Всталъ толстый гимназистъ, съ угрями, взъерошенный, съ приподнятымъ вверхъ правымъ плечомъ и масляной улыбкой.

— Трусовъ, — провозгласилъ опять Егоръ Пантелѣичъ… — посади Кильдіарова на пароходъ и свези ты его внизъ по Волгѣ, въ Казань, онъ собирается въ студенты!

Кильдіаровъ тупо усмѣхнулся; а вся сборная громко захохотала.

— Да, въ студенты его!… А то вотъ мы ждемъ ревизора… Такое пугало показать нельзя… Который ты годъ сидишь въ первомъ классѣ?

— Седьмой-съ, — отвѣтилъ Кильдіаровъ и чуть не прыснулъ.

— Ну, кончилъ курсъ! Садись, братъ, на пароходъ! Трусовъ, свези его даромъ, по долгу дружбы свези даромъ.

И Егоръ Пантелѣичъ, очень довольный эфектомъ сцены, заходилъ по сборной.

Вдругъ онъ остановился, вынулъ платокъ, растопыривъ ноги, расправилъ платокъ въ видѣ паруса, и рябая его физіономія заиграла. Онъ видимо собрался чихнуть; но точно нарочно сдерживалъ этотъ актъ, предвкушая наслажденіе, сопровождающее его. Всѣ ученики знали, что произойдетъ чиханіе, и приготовились отвѣчать громкимъ шарканьемъ. Наконецъ, передернувъ носъ и ротъ на разные фасоны, инспекторъ разразился громчайшимъ, трескучимъ звукомъ. Зашаркала сотня ногъ. Егоръ Пантелѣичъ снисходительно раскланялся и начальнически прошепталъ:

— Благодарствуйте!

Послѣ чиха, его лицо надолго удерживало благороднодовольное выраженіе. Но на этотъ разъ, онъ тотчасъ же нахмурился и круто повернулся на одномъ мѣстѣ. Онъ вспомнилъ что-то и скорыми шагами пошелъ изъ сборной. Всѣ ученики прочли на его лбу, что онъ отправился кого-нибудь распекать.

Только-что онъ скрылся, поднялся крикъ, болтовня. Воскресенскій, подбѣжавъ къ доскѣ, однимъ взмахомъ изобразилъ на ней мѣломъ неправильный кругъ; а потомъ истыкалъ его точками. Всѣ захохотали. Это былъ портретъ Егора Пантелѣича.

А, между тѣмъ, Егоръ Пантелѣичъ направился, по корридору, въ седьмой классъ. Тамъ тоже было шумное вѣче. Кричалъ, разумѣется, Горшковъ. Онъ потѣшалъ братію разсказомъ о томъ, какъ два семинариста купили на общій счетъ колбасу и ухитрялись половчѣе надуть одинъ другаго.

— Вотъ, братцы, — разсказывалъ онъ, когда Егоръ Пантелѣичъ былъ уже около двери: — одинъ-то Вертоградскій и говоритъ Виноградскому: ты принеси-ка водочки да уксусу захвати, а я, говоритъ, тѣмъ временемъ облуплю колбасу и на кусочки ее нарѣжу. А Виноградскій былъ паренъ тоже не промахъ…

— Что жъ Виноградскій? — вопросилъ громогласно Егоръ Пантелѣичъ, становясь посреди класса.

Горшковъ спустился съ парты, на которой сидѣлъ, и бойко отвѣчалъ:

— А онъ самъ хотѣлъ облупитъ колбасу, Егоръ Пантелѣичъ.

— На мѣсто садитесь, — оборвалъ его пнспекторъ. — Все скоморошествомъ занимаетесь! публику тѣшите!

Потомъ, поднявшись къ первой партѣ, онъ стиснулъ губы и устремилъ молніеносный взглядъ на Бориса.

— Что жъ вы, наконецъ? Вы думаете, что вы геніальный сочинителъ, такъ вамъ все даромъ съ рукъ сойдетъ? — проговорилъ онъ чувствительнымъ тономъ.

Отступивъ два шага назадъ, онъ широко развелъ руками и поднялъ голову

— Добро-бы, — закричалъ онъ — простую шляпу надѣлъ, а то пастушескую!

Мечковскій прыснулъ и спрятался подъ лавку.

— Да встанъте же, съ вами вѣдь говорятъ, — крикнулъ Егоръ Пантелѣичъ и ткнулъ пальцемъ по направленію, гдѣ сидѣлъ Борисъ.

Борисъ приподнялся.

— Такъ вы ничего моднѣе не нашли? — продолжалъ инспекторъ, размахивая руками: — пастушескую шляпу! — (это слово такъ его привлекало, что онъ не могъ съ нимъ разстаться). — А какъ вы смѣете показываться на публичныхъ гуляньяхъ въ неформенномъ платьѣ.

— Всѣ ходятъ, — отвѣчалъ Борисъ.

— А кто позволилъ? Есть ли на это позволеніе? — И отступивши еще на два шага, Егоръ Пантелѣичъ опять заговорилъ: — Мало того, что онъ еебѣ пальто-сакъ заказалъ балахономъ; пѣтъ, онъ не унялся: онъ въ пастушеской шляпѣ явился, чтобъ вездѣ на него любовались!

На этотъ разъ уже не одинъ Мечковскій, а нѣсколько человѣкъ разомъ громко прыснули, и Борисъ, какъ ему ни была противна эта глупая сцена, не могъ воздержаться отъ улыбки.

— А онъ еще смѣется? Не видать вамъ университета, какъ своего носа! Я доведу до свѣдѣнія Іоны Петровича про всѣ ваши дебоширства! Мы вамъ покажемъ, какъ по набережной въ пастушескихъ шляпахъ разгуливать.

И долго бы кричалъ Егоръ Пантелѣичъ, на потѣху всему классу, еслибъ его не прервалъ звонокъ.

— Говорилъ я тебѣ, Борисъ, — со смѣхомъ сказалъ Горшковъ по уходѣ инспектора: — будетъ тебѣ гонка за шляпу! и прибралъ же слово! этакая рябая тумба.

— Пастушеская, — повторилъ Абласовъ съ странной своей улыбкой.

— Пастушеская шляпа! — крикнулъ Мечковскій, надѣвъ на голову старый изодранный портфель и прошелъ по классу, подперши себѣ руки фертомъ.

— Дуракъ, — проговорилъ съ гримасой Борисъ и махнулъ рукой.