В путь-дорогу! Том I

— Боря, берегись, — вскрикнулъ вдругъ Горшковъ и даже схватилъ его за руку — Егорка катитъ!

— Ну, такъ что-жь? — спросилъ Борисъ.

— Да вѣдь ты не въ формѣ… Полѣзай, братъ, черезъ перила… и въ Волгу!

— Это пнспекторъ, — съ нѣкоторымъ безпокойствомъ проговорила Софья Николаевна.

— Ну, да что-жь за бѣда такая, — нетерпѣливо замѣтилъ Борисъ и сморщилъ лобъ. Краски на лицѣ не выступило.

Дѣйствительно, на встрѣчу имъ, переваливаясь съ боку на бокъ, шелъ Егоръ Пантелѣичъ, въ шляпѣ и красноватой, камлотовой шинели.

Бориса немножко покоробило. Мелькнула мысль: а вдругъ, какъ онъ меня тутъ же, при ней, оборветъ за партикулярное платье? Неловко было. Онъ не хотѣлъ взглянуть на Софью Николаевну, но чувствовалъ, что она на него смотритъ. «Вѣдь не съ насмѣшкой же?» спрашивалъ онъ себя, и потомъ вдругъ ему стало все равно, хоть бы не только Егорка, самъ Іонка упалъ съ неба и принялся кричать на него. Борисъ обратился лицомъ къ Софьѣ Николаевнѣ, и, въ одной улыбкѣ, они насмѣялись надъ всѣмъ, что не принадлежало ихъ міру.

А Егоръ Пантелѣичъ былъ уже въ двухъ шагахъ. Завидѣвши гимназистовъ, онъ укутался въ шинель и замедлилъ шагъ свой.

Горшковъ съ комической развязностью поклонился ему. Борисъ приподнялъ свою сѣрую шляпу, на которую педагогъ пустилъ испытующій взглядъ, и тотчасъ же, придавъ своей рябой физіономіи игриво-ѣдкое выраженіе, стиснулъ губы и какимъ-то начальническимъ шепотомъ проговорилъ:

— Здравствуйте, господа.

Онъ долженъ былъ сойти съ тротуара, не желая толкнуть даму. Отойдя нѣсколько шаговъ, Егоръ Пантелѣичъ обернулся и не могъ оторваться отъ сѣрой Борисовой шляпы. Она видимо его поразила.

— Пронеслась гроза, — сказалъ тихо Абласовъ.

— Ну, Боря, — заговорилъ Горшковъ, — губы стиснулъ съ улыбкой Талейрана. Завтра будетъ тебѣ гонка!

— Какой смѣшной вашъ инспекторъ, — промолвила Софья Николаевна.

— А ты пріунылъ, Борисъ? — вскричалъ Горшковъ: — ничего, братъ, завтра за то весело будетъ въ классѣ.

— Очень, — отвѣтилъ Борисъ.

— Этотъ рябой господинъ васъ тогда безъ обѣда оставилъ? — спросила Маша, обращаясь къ Борису.

— Да, голубчикъ…

— Сія встрѣча, — началъ Горшковъ: — многозначительна… особенно здѣсь на берегу Волги… Она напоминаетъ намъ, какъ мы бѣгали, бывало, изъ класса сюда на рѣку; укатимъ на боръ, воблы купимъ… Помнишь, какъ ты было чуть не утонулъ, Борисъ?

— Неужели? — спросила Софья Николаевна.

— Помню, — отозвался Борисъ. — Я плавать не умълъ, да и зашелъ на средину рѣки, а плыла доска изъ расшивъ съ гвоздями, я на гвоздь-то и наскочилъ… упалъ… спасибо вытащили…

— А кто вытащилъ?

— Сибиряковъ… умеръ онъ въ прошломъ году.

— Какъ это ужасно однако, — тихо промолвила Софья Николаевна и замолкла.

Вплоть до дому общество шло молча. Встрѣча-ли съ Егоромъ Пантелѣичемъ, или другое что, но разговоръ не клеился.

XLIII.

На другой день надо было ѣхать въ гимназію. Она въ послѣднее время страшно пріѣлась Борису. Правда, онъ очень мало объ ней думалъ, онъ жплъ совершенно въ иномъ мірѣ; но все-таки дѣйствительность брала свое.

На носу висѣлъ экзаменъ. Всѣ его ждали, а Борисъ больше всѣхъ. Съ экзаменомъ кончалась его школьная жизнь, и въ ней ничего не было кромѣ переливанья изъ пустаго въ порожнее, глупаго сидѣнья на лавкахъ, повторенія скучныхъ задовъ, по тѣмъ же книжкамъ и выпискамъ.

Послѣ двухнедѣльной вакаціи, ученики рано собрались, точно обрадовались празднику. Для многихъ гимназія, на самомъ дѣлѣ, была веселымъ мѣстомъ, сравнительно съ тѣмъ, что ихъ окружало дома. Здѣсь они были въ обществѣ, могли пошутить, посмѣяться, пошкольничать, устроить возню и драку. Сборная комната была почти полна еще въ половинѣ девятаго. Егоръ Пантелѣичъ въ свѣтломъ пикейномъ жилетѣ, на лѣтнемъ положеніи, расхаживалъ между партами, чинилъ судъ и расправу.

— Скверный Воскресенскій! — кричалъ онъ взъерошенному гимназисту, въ оборванномъ сюртукѣ: — скверный Воскресенскій, сынъ столь-же сквернаго секретаришки… иди, сюда, вотъ сюда, вперед!..

Воскресенскій, покачивая головой и ухмыляясь, вышелъ почти на средину класса.

— И ухмыляется! ухмыляется вдобавокъ!.. Посѣдѣлъ отъ мерзостей и дебоширрсва!.. Какъ ты проводилъ Святую недѣлю? а?

— Никакъ-съ, — отвѣчалъ Воскресенскій съ шутовской рожей.

Вся сборная засмѣялась.

— Никакъ?.. Стой-же здѣсь столбомъ до звонка!.. Кто въ орлянку игралъ подъ Егорьевской башней? Кто дрался съ семинаристами при выходѣ изъ церкви Варвары Великомученицы?..

— Не я-съ, — промычалъ Воскресенскій…

— Замолчи, скверный секретаришка! Воробьевскій! явись сюда; что-жь деньги за слушаніе лекціи, а?

Выѣхалъ впередъ крошечный гимназистъ съ огромнѣйшей сплюснутой вдоль головой, въ какихъ-то невозможныхъ панталонахъ по щиколку.

— Маменька принесутъ-съ, прошепталъ онъ: — мнѣ въ руки денегъ не даютъ-съ.

— Маменьки твоей я не хочу знать; вотъ она бы лучше штаны тебѣ заштопала! Будешь исключенъ и обратишься въ невѣжество! завтра чтобъ были деньги.

— Маменька принесутъ-съ, — пропищалъ опять гимназистъ и исчезъ между партами.

На Егора Пантелѣича начинало находить шутливое настроеніе.

— Трусовъ! — крикнулъ онъ.