В путь-дорогу! Том I

— Богъ, Софья Николаевна, моя мамочка. Я объ ней вамъ говорилъ. Имѣетъ слабость меня баловать… А васъ всѣхъ она прекрасно знаетъ, что вы меня не меньше ея балуете.

Анна Ивановна взглянула такъ на своего Валерьяшу, что во взглядѣ ея можно было прочесть: «полно ты тараторить, егоза».

— Благодарю васъ, — отвѣтила она Софьѣ Николаевнѣ съ ясной улыбкой… — Я такъ рада, когда, вотъ, мой-то болтунъ бываетъ у васъ…

— А какъ это вы къ намъ въ приходъ попали, Анна Ивановна? — спросилъ Борисъ.

— По старой памяти, Борисъ Николаичъ, по старой памяти. Прежде мы здѣсь, у Николы, жили… еще при Михаилѣ Семёнычѣ, вся моя молодость прошла въ этой церкви. Ботъ, я вчера и говорю Валерьяшѣ: «отстоимъ мы свѣтлую заутреню у Николая Чудотворца». Здѣсь и говѣть изволили? — обратилась она къ Софье Николаевнѣ.

— Какъ же… Здѣсь прекрасный священникъ.

— Отецъ Павелъ… старенекъ сталъ; вотъ вѣдь ихъ обоихъ крестилъ, — она указала головой на Бориса и Горшкова, — да и васъ также, — обратилась она къ Машѣ, которая, немножко въ сторонѣ, любопытно высматривала ее… — Я сейчасъ бы узнала, Борисъ Николаичъ, что это ваша сестрица… что за красавица, — проговорила она вполголоса. — «Христосъ воскресе!» — сказала она съ улыбкою Машѣ, и та радостно бросилась цѣловать ее.

— Я Валерьяна Николаича люблю очень, — говорила дѣвочка, не выпуская изъ своихъ рукъ руки Анны Ивановны — онъ меня такъ славно учитъ, добрый такой.

— Милая вы моя, — отвѣтила ей Анна Ивановна, не отрывая отъ нея глазъ. — Какъ она похожа па маменьку, — обратилась она къ Софьѣ Николаевнѣ. — Вотъ здѣсь, въ этой церкви ее видала не одинъ разъ. И въ Свѣтлую заутреню приводилось стоять вмѣстѣ… Въ бѣломъ-то платьѣ… бывало, какъ ангелъ какой… Все прошло… Ну, Богъ не оставилъ… вы имъ вторая мать, — заключила Анна Ивановна и дружески, съ какой-то неотразимой искренностью, поглядѣла на Софью Николаевну.

Борисъ немного смутился, и въ глазахъ его тетки промелькнуло что-то, чего, впрочемъ, никто не замѣтилъ, кромѣ, можетъ быть, Абласова, который, въ сторонкѣ, какъ-то особенно смотрѣлъ на Софью Николаевну.

— Не смѣю васъ удерживать, — проговорила Анна Ивановна: — домой вамъ пора. Весело будетъ съ молодежью разгавливаться; вотъ и мы съ Валерьяшей разговѣемся въ одинокой бесѣдѣ. Пойдемъ, — обратилась она къ сыну.

Софья Николаевна подала ей руку.

— Посѣтите насъ когда-нибудь, — сказала она ей привѣтливо.

— Благодарю васъ, — отвѣтила Анна Ивановна съ радостной улыбкой… — я вѣдь нынче никуда… а очень-бы хотѣлось воспользоваться вашимъ приглашеніемъ.

— Приходите яйца катать! — крикнула Маша Горшкову.

XLI.

Телепневы отправились домой съ Абласовымъ. Его посадили на козлы. Ѳедоръ Петровичъ ждалъ ихъ и встрѣтилъ въ залѣ. Онъ поочередно со всѣми перецѣловался, а Машѣ поднесъ большое фарфоровое яйцо. Она получила много подарковъ. Софья Николаевна, и Борись вынесли ей цѣлый возъ игрушекъ и всякихъ сахарныхъ яицъ. Она половину ихъ сейчасъ раздѣлила, и непремѣнно требовала, чтобы Абласовъ тутъ же началъ катать съ ней яйца…

Столъ былъ накрыть въ гостиной, которая точно удивлена была, что попала опять въ почетъ. Пасхи, куличи, окорокъ, масло и красныя яйца, все это блестѣло и пестрѣло при свѣчахъ. За отдѣльнымъ столикомъ Мироновна въ нарядномъ платьѣ разливала чай.

— Отчего вы не пріѣхали въ нашу церковь? — говорила Софья Николаевна, подавая Лапину кусокъ кулича.

— Не люблю, я, сударыня, вашего прихода…

— Отчего это?

— Ужъ больно люденъ, народу набьется, барынь всякихъ…

— Ахъ, какъ вы любезны, — перебила она его со смѣхомъ.

— Извините, я не къ тому; а не люблю толкотни… У меня приходъ тихій… купцы… все это починнѣе…

— А какая радостная служба въ Свѣтлую заутреню, — проговорила Софья Николаевна, послѣ маленькой паузы: — не правда ли, Ѳедоръ Петровичъ?

— Да-съ, именно радостная.

— Я думаю, — отозвался Абласовъ: — оно только такъ кажется оттого, что мы готовимся къ празднику; а въ сущности-то все равно…

Софья Николаевна быстро взглянула на него…

— Ахъ, какой вы, Абласовъ, вѣчно спорите… Да какже не радостная служба? Когда поютъ такіе примирительные, свѣтлые гимны?…

— Да это все, какъ себя человѣкъ настроитъ, — возразилъ Абласовъ. — Вотъ вѣдь возьмите вы самое это разговѣніе… Какъ бы вы себя не подготовляли къ празднику, такъ что бы значили всѣ эти куличи и пасхи? зачѣмъ бы ихъ ѣсть ночью ни съ того, ни съ сего, когда вовсе и не хочется ѣсть?… А настроили себя, и ѣдимъ: кусокъ творогу особенное значеніе получаетъ, яйца крутыя… вѣдь совершенно смыслу не пмѣетъ…

— Какъ смыслу не имѣетъ? — спросила Софья Николаевна.

— То есть, я хочу сказать, само-то по себѣ… Вѣдь, согласитесь, что мы не станемъ ѣсть въ обыкновенное время крутыхъ яицъ.

— Все это прекрасно, — возразила она: —положимъ, здѣсь играетъ роль настроеніе, а тамъ само торжество воодушевляетъ насъ.

— Не знаю-съ, — тихо промолвилъ Абласовъ, и чуть замѣтно улыбнулся.

Софьѣ Николаевнѣ были непріятны замѣчанія Абласова… Они не подходили ко всему празднику. Борису также стало неловко; онъ хотѣлъ даже шепнуть товарищу, чтобъ тотъ немножко промолчалъ.