В путь-дорогу! Том I

Все притихло. Вошли три учителя: Самородскій, Коряковъ и учитель грамматики въ низшихъ классахъ, грязный, косматый, курносый, въ серебряныхъ очкахъ, съ длиннѣйшими фалдами. Въ рукахъ держалъ онъ пестрый ситцевый платокъ и табакерку. Онъ безпрестанно повертывалъ голову то вправо, то влѣво, и освобождалъ ее изъ-подъ галстуха, обмотаннаго вокругъ шеи, точно дорожный шарфъ.

Фамилія его была Геліодорскій. Бурса оставила на немъ неизгладимые слѣды въ каждомъ словѣ и движеніи. Толстыя губы, раздутость носа, и выпуклыя скулы несли также свидѣтельство его породы. Онъ падалъ ницъ предъ грамматиками Востокова и Греча, и заставлялъ учениковъ зубрить и ту и другую. Поэзія для него не существовала: выше Посланія о полъѣ стекла онъ ничего не признавалъ; билъ гимназистовъ линейкой за слово русская грамматика, какъ за величайшее вольнодумство, и свято вѣрилъ, что слогъ бываетъ образцовый и подлый… Знаки препинанія, грамматическій разборъ, подлежащія и сказуемыя были для него священнымъ культомъ. Говорилъ онъ красно, съ какимъ-то завываньемъ, причмокивая губами и ероша волосы. Къ ученикамъ старшихъ классовъ Геліодорскій питалъ затаенную, но жгучую ненависть. Во-первыхъ, онъ зналъ, что они смѣются надъ нимъ жестоко, даже подучаютъ маленькихъ рисовать на него карикатуры, пришпиливать къ фалдамъ бумажки и никогда ему не кланяются. Во-вторыхъ, онъ зналъ, что съ четвертаго класса начинается словесная ересь, слабое преподаваніе Ергачева, начинаются богохульные толки о безполезности риторики Кошанскаго, отвергается глубина хрій, синекдохъ, метонимій, единоокончаній, умолчаній, единоначатій и прочихъ плодовъ словеснаго вертограда. Мало того: тамъ начиналось писаніе сочиненій въ возмутительномъ духѣ. Тэмы выбирали себѣ сами ученики; ни размышленій о величіи природы, ни описаній восхода солнца, кораблекрушенія, сельской тишины и вечерней зари — ничего этого не задавалось къ ужасу г. Геліодорскаго; тамъ же читались: Гоголь, Пушкинъ, Лермонтовъ, «Отечественный Записки», неуважающія Греча и Булгарина; тамъ впивали въ себя ядъ Бѣлинскаго! тамъ съ хохотомъ издѣвались надъ Херасковымъ и Сумароковым! Г. Геліодорскій лѣтъ уже пятнадцать въ гимназіи — и весь седьмой классъ его бывшіе ученики. Каждый разъ появляется онъ на бесѣдѣ и на экзаменѣ словесности. И злорадно улыбается курносый педагогъ, какъ и въ этотъ разъ улыбался онъ, приготовляясь зарѣзать мальчишку, проникнутаго ересью седмиклащины.

Учителя вошли и разсѣлись по стульямъ. Геліодорскій не вдругъ успокоился… Онъ раза два вставалъ со стула и подходилъ къ первой партѣ, посматривая искоса на Бориса. Заговорить съ нимъ онъ не рѣшался. Онъ точно нюхалъ въ воздухѣ, чѣмъ пахнетъ отъ его сочиненія, и заранѣе сбирался излить на него всю свою грамматическую желчь.

Говоръ, смолкнувшій при появленіи учителей, поднялся опять. Но всѣ были возбуждены и то и дѣло поглядывали на стекляную дверь.

Наконецъ она еще разъ отворилась. Всѣ встали, завидѣвъ директора. Онъ надѣлъ вицмундиръ и анненский крестъ на шею. Его красное, угрявое лицо смотрѣло торжественно. Туго накрахмаленная манишка торчала впередъ; галстухъ съ пряжкой лоснился; крестъ былъ свѣшенъ низко. За директоромъ двигалась толстая фигура Егора Пантелѣича. Егоръ Пантелѣичъ изображалъ на рябыхъ своихъ щекахъ смѣсь скромнаго достоинства съ педагогической глубиной, и, заложивъ правую руку за жилетъ, выступалъ сдержаннымъ, но важнымъ шагомъ. За нимъ шелъ Ергачевъ, какъ и всегда, хмурый и сонный. Для приличія онъ немножко причесался; а обыкновенно прядь волосъ завѣшивала ему глаза и носъ.

Шествіе замыкалъ учитель рисованія, Семенъ Трофимычъ Чижиковъ. Семенъ Трофимычъ вмѣнялъ себѣ въ священнѣйшую обязанность присутствовать при всѣхъ церемоніяхъ и сборищахъ, куда только пускали его. Онъ носилъ въ себѣ убѣжденіе, что гдѣ его нѣтъ, тамъ не можетъ быть порядку. По воскресеньямъ онъ водилъ гимназистовъ въ церковь; на торжественныхъ актахъ уставлялъ ихъ въ ранжиръ, раскладывалъ на столѣ наградныя книги и похвальные листы, заботился о благовоніи корридоровъ и за все это не получалъ и спасиба. Голова Чижикова украшалась хохломъ изъ рѣдкихъ свѣтлорусыхъ волосъ; щеки у него были розовый; носъ длинный и бѣлый; онъ сладко улыбался и носилъ узенькіе сѣрые панталоны по щиколку.

Директоръ кивнулъ головой въ отвѣтъ на общій поклонъ и произнесъ:

— Здравствуйте.

Затѣмъ онъ обратился къ учителямъ и, не подавая имъ руки, поклонился, и проговорилъ:

— Здравствуйте, господа.

Коряковъ только хлопнулъ глазами, Самородскій непріятно поморщился, Геліодорскій весь перегнулся. Директоръ сѣлъ и указалъ инспектору на мѣсто подлѣ себя. Ергачевъ взошелъ на каѳедру. Чижиковъ притворилъ дверь; и такъ какъ ему не хватило стула, то онъ помѣстился у дверей, стоя.

Іона Петровичъ являлся на литературныя бесѣды почти съ такими же чувствами, какъ и Геліодорскій. Онъ былъ когда-то учителемъ словесности. Въ его время реторика Кошанскаго только-что вводилась въ гимназіяхъ. Онъ такъ и остался риторомъ, и преподаваніемъ Ергачева былъ недоволенъ.