В прыжке

Когда мы наконец собрались, я отправился искать маму, но Берит сказала, что та пошла прогуляться. Бертина повисла у меня на шее и сказала, что надеется меня снова увидеть. Я растолковал, что уезжаю всего-то на несколько дней, тогда она пообещала скучать по мне и попросила привезти ей подарок. Это папа всегда привозил подарки, но он-то ездил за границу, а я всего лишь к дедушке уезжаю. И магазинов у него там рядом с домом, скорее всего, нет. Бертина сказала, что и какой-нибудь веточки достаточно будет. Пообещал ей привезти веточку.

В машине дедушка извинился за беспорядок. А если в салоне и пахнет кислым, то это потому что он тут потерял остатки ужина, а найти не может. Почему он ужинает в машине, я не спросил. Когда мы выехали на дорогу, дед сказал, что вчера вечером заглядывал в паб, но просидел там недолго, потому что сейчас сил у него поубавилось. Я пристегнулся. Дед пожаловался, что холодильник у него дома пустой и неплохо бы купить чего-нибудь. Хорошо, если он про еду говорит. Дед оценивающе поглядел на меня.

– Скажи-ка, ты много ешь или как? – спросил он.

– Я? Нет… Я даже не знаю, сколько полагается есть… Ну, сколько-то я ем.

– Просто ты, на мой взгляд, толстоват. И мне надо знать, сколько на тебя покупать продуктов. Нет, я не жалуюсь и не в том смысле, что ты жирный. Но нам друг с дружкой надо по-честному. Согласен?

– Ну да…

– Только так у нас вообще хоть что-то получится. Вот и славненько, что ты согласен. Терпеть не могу ни с кем собачиться.

– У тебя очень много… морщин.

– Ага… Тебе, как я погляжу, лучше. Я уже старый – не забывай об этом. И сравни меня с другими стариканами моего же возраста. Посмотреть на них, так я просто юный красавчик. Так что давай-ка не будем хамить друг дружке. Если тебя поставить рядом с твоими же ровесниками, явно толстоват будешь, у меня же по сравнению с другими стариками морщин маловато. И вообще, чего-то мы не о том заговорили. Сменим-ка тему. Вот ты теннис, например, любишь?

– Эм-м… Нет.

– Вот и славненько. Теннис – вообще отстой.

Знакомые места за окном исчезли. Я совсем забыл уточнить у мамы, надо ли возвращаться в школу. Не могу представить, чтобы дед вставал ни свет ни заря, делал мне бутеры и вез учиться. Но я и прежде ошибался в людях. К тому же непонятно, выгнали меня или как. В тот день директриса вроде как испугалась и больше разговаривать не стала. Может, психотерапевт согласится ездить к деду домой? Мне бы не хотелось, чтобы он познакомился с дедом. Так я и глазом моргнуть не успею, как заявятся всякие люди из службы опеки и начнут задавать вопросы, от которых дед только разозлится.

– Ты уже с кем-нибудь спал? – спросил дедушка.

– Чего-о?

– Ну, с женщинами спал?

– Со взрослыми женщинами?

– Да нет, с девчонками. Ровесницами твоими.

– Мы таким не занимаемся.

– А сколько тебе вообще лет-то?

– Мы ведь возраст договорились не обсуждать?

Дедушка скорчил рожу, отчего морщин стало еще больше. Машину он вел как-то уж чересчур близко к разделительной полосе.

Волос на голове у деда пока хватало, однако на макушке могли бы и погуще расти. Зато живот у него не как у беременного, в отличие от дедушки Юакима. И сегодня он вырядился в рубашку с рисунком – таким ярким, что прямо вырви глаз. Я даже не сразу обратил внимание на потрепанные рукава. И на пятно на воротнике, немного похожее на те, что появлялись у меня на одежде, когда я неловко выдавливал кетчуп. А брови у деда огромные и кустистые. Я старательно подмечал всякие детали, которые смогу использовать против него, если опять начнет выносить мне мозг по поводу моего веса.

Дед включил радио и принялся подпевать. Сроду не слыхивал этой песни. Вообще-то машину я водить не умею, однако, по-моему, довольно глупо с такой силой колотить по рулю, отбивая такт. Помню, когда мы были в Марокко, машины там то и дело сигналили, но тут, в Норвегии, другие водители, похоже, бесятся, когда дед без устали им бибикает. Зато сам он, похоже, совершенно спокоен – знай себе сигналит, машет рукой и улыбается. И не такой уж и равнодушный. Закурив, дед открыл окно, так что дым уходил наружу.

Наконец мы подъехали к дому – я его едва помнил, в последний раз был тут, еще когда в школу не пошел. Я-то думал, что дед живет ужасно далеко, вот мы к нему и не ездим. Но сорок пять минут – это столько же, сколько до маминой работы, если на дорогах пробки.

Войдя внутрь, я сперва решил, будто дед собирает бутылки, потому что пенсии на жизнь не хватает, однако потом заметил, что это такие зеленые бутылки, которые сдать нельзя. Говорят, что пепельницы нельзя вытряхивать в мусорку – весь дом может загореться, – и дед, похоже, строго следует этому правилу. В пепельницах и чашках у него накопились целые горы сигаретных окурков и пепла.