В поте лица своего

— Столкнулся я с ним около своего дома во время перерыва на обед. Стоял он, подпирая стенку спиной, подогнув одну ногу и засунув руки в карманы. Смотрел незрячими глазами куда-то вверх. Скидался на забулдыгу, жаждущего похмелиться. Как только он увидел меня, сразу оторвался от стены, выхватил руки из карманов, загородил дорогу в подъезд. «Здравствуйте, Дмитрий Степанович!.. Поговорить хочу. Очень и очень важное дело. Глубоко личное». Удивился я. Какое «глубоко личное» дело может быть у меня с типом, явно потерявшим человеческий облик? Но молчу. Соображаю, как ему ответить. Он понял, что происходит в моей душе, и не стал играть втемную. Поспешил представиться: «Я Воронков, Степан Прохорович. Можете удостовериться». Вытащил паспорт. Я не удержался, просмотрел его от корки до корки. Вернул и спросил: «Ну и что?» — «Не догадываетесь?.. Или не желаете догадаться?.. Я ваш отец». Выговорился и выжидательно улыбнулся. Рассчитывал, вероятно, на сыновьи объятья, поцелуи, слезы, вопросы. Я ничего этого не сделал. Смерил его с ног до головы презрительным взглядом и спросил: «Откуда вы взялись?.. Где были? Почему вдруг объявились?.. Что вам нужно от меня?» Не обиделся родитель. Иронически усмехнулся: «Столько вопросов родному отцу!.. Да еще таких! И где?.. На улице!..» Я немного помолчал, подумал и сказал: «Ну что ж, пойдемте в дом, раз и навсегда выясним наши отношения!» Вошли. Жена и дети с удивлением и даже некоторым испугом разглядывали моего спутника. Я им не объяснил, кто он и что. Заперся с ним в кабинете и напрямик спросил: «Чего вы хотите от меня? Деньги нужны? Пожалуйста. Дам тысячу, две, три, все отдам, сколько накопил, — только оставьте меня в покое». Он покачал головой, снисходительно улыбнулся: «Нет, сыночек, денег я от тебя не возьму. Не ради них меня сюда занесло. На тебя, единственного, перед смертью захотелось посмотреть. Порадоваться, погордиться тобой. Главный инженер легендарного комбината! А со дня на день директором станешь. Туда и сюда тебя изберут». Говорил проникновенно, со слезой, а я ни одному его слову не поверил. Без всяких церемоний еще раз предложил ему вспомоществование. Теперь он обиделся. Сделал вид, что обиделся: «Шантажистом пытаешься меня сделать? Не выйдет! Не клюну на твою приманку. Я юрист, назубок знаю все советские законы. И с партийными знаком. И в анкетном, и в кадровом деле разбираюсь. Не в деньгах нуждаюсь, а в твоем признании, в твоей сыновьей ласке». Я обозлился, закричал: «Какое признание?.. Какая ласка?.. Сорок лет назад надо было думать об этом. Выбросили, как щенка, а теперь…» — «Не я, сынок, тебя выбрасывал. Отбывал службу в армии, когда ты родился. Твоя мать не посчитала нужным известить меня о том, что я стал отцом. Тайком родила тебя, тайком подбросила Атаманычевым. Не захотела тебя кормить и растить. О твоем существовании я узнал недавно. Твоя мама покаялась в своем грехе только после того, как тяжко заболела и засобиралась богу душу отдать. Вот так, чадушко ты мое ненаглядное». Послушал я непутевого своего родителя или лжеродителя и сказал ему: «Вот что, дорогой папаша! Возвращайтесь туда, откуда приехали. Здесь же вам делать нечего». — «Гонишь?.. Не покормив? Не познакомив с внучками?» — «Мне, говорю, противно смотреть на вас». В общем выдал ему полную обойму «сыновьих» признаний. Дошло! «Ну что ж, Митя, война так война. Не я, а ты ее начал. Прямо отсюда в суд пойду, потом в редакцию газеты, напишу письмо, как ты меня встретил!» — «Идите куда хотите, делайте что вздумаете — ничего не боюсь». Бывший юрист поднялся, одернул свой кургузый, с чужого плеча, пиджачок, покачал головой. «Какой же вы бесстрашный, Дмитрий Степанович! И неразумный. И недальновидный. Это удивительно. В вашем возрасте, на вашем посту надо было бы знать, что такого рода поступки считаются глубоко аморальными. За них вас по головке не погладят в министерстве».

— Так и сказал? — спросил я Митяя.

— Слово в слово.

— Но это же… это… ты понимаешь, на что он замахнулся?

— Торгуется. Цену себе набивает. Кончится тем, что я дам ему столько, сколько потребует. В долги залезу, а все равно откуплюсь.

— Ты, Митяй, недооценил бывшего юриста.

И я рассказал ему все, что мне стало известно от Дородных.

— Теперь тебе понятно, какая бомба замедленного действия заложена в письме в редакцию этого… твоего однофамильца? — спросил я.

Смотрит на меня сквозь увеличительные стекла очков наивными глазищами и по-детски беспомощно улыбается пухлыми губами. Ничего не понимает, простая душа. Пришлось ему объяснить, что к чему.

— Дородных напугает копией письма «обиженного отца» членов коллегии министерства.

— Зачем ему это надо?

— Для того, чтобы коллегия не утвердила тебя директором комбината.

— Эка беда! Пусть не утверждают. Я не рвусь в директорское кресло. Мне и в должности главного инженера хорошо.

— Ты должен стать во главе нашей армии металлургов. Для пользы общего дела. Для своей же пользы!

Застыдился Митяй, засмущался, как и в далекой юности.

— Непотребные слова, батько. Не могу же я сам себя продвигать в директора.