В поте лица своего

Прощаюсь с отцом и еду к сыну.

Двери и окна кабинета главного инженера распахнуты настежь. Проветривается задымленное табаком помещение — первый признак того, что здесь недавно закончилось совещание и что Воронков не скоро появится на своем месте. Так оно и оказалось. Секретарша сообщила мне, что Дмитрий Степанович до конца рабочего дня будет работать в цехах: сначала в главном мартене, потом в первом, в третьем. Еду в главный. Ставлю «Жигули» в тень и поднимаюсь наверх, к печам. На улице примерно около двадцати градусов жары, а около печей, пожалуй, более шестидесяти, несмотря на то что работают гигантские вентиляторы. Первым в поле моего зрения попадает тот, кто мне нужен.

Воронков и Головин, один высокий, другой ему по плечо, стояли около пульта, напротив двухванной печи, только что введенной в строй. Смотрели на полыхающее поверх огнеупорных заслонок полуторатысячеградусное пламя и улыбались. Если два таких требовательных инженера в прекрасном настроении, значит, дела в первом мартене наладились. Давно я не видел на лицах Константина и Митяя такого сильного, идущего от души сияния.

Я подошел к ним вплотную, поздоровался, спросил:

— Чем занимаетесь, технократы? На кофейной гуще гадаете?

Воронков с удовольствием подхватил мою шутку:

— Барыши восстановленной печки подсчитываем. Выполнение и перевыполнение планируем.

— Цыплят, говорят, по осени считают.

— А мы опережаем времена года. Время, так сказать, вперед!

Ни в одном глазу Митяя нет и следа тяжелого разговора со своим блудным отцом. Такой он сильный мужик? Твердокаменный? Уверен в своей правоте? Или это только мне кажется? Ладно, скоро все выясним.

— Как я понимаю, Константин, ты снова на коне.

— Не на коне, а на удалой тройке. Во весь опор мчимся к финишу. В ближайший месяц-полтора наверстаем потерянное. Да и как не наверстать, когда все теперь есть: и скрап, и газ, и нефть, и ковшей вдоволь, и… человеческие слова со стороны начальства?! — Он глянул на Воронкова и засмеялся. — Прошу прощения, товарищ директор, что бесстыдно расхваливаю вас. Больше этого никогда не повторится.

— Во-первых, я не директор, а врио. Во-вторых, ты правильно извиняешься. Только дурак дурака, прямо глядя в глаза, расхваливает. Так что, Костя, не будем дураками.

— Не будем! Ну, я пойду. Мастер знаки подает: мол, позарез во мне нуждается.

Мы с Воронковым остались одни. Лицо Митяя сразу стало серьезным, встревоженным.

— Поговорить надо, батько!

— О чем? О твоем объявившемся родителе?

— Вы уже знаете?.. Откуда? Как?

— Знаю! — сказал я. — Для меня на комбинате нет секретов. Я встретился с ним… Степаном Прохоровичем Воронковым. Мы долго разговаривали. Целую бочку грязи он на тебя вылил. Но я, как ты знаешь, не из тех, кто верит на слово. Что же в самом деле произошло между вами?

— Не здесь рассказывать об этом. Поедем к тебе.

Мы покинули первый мартен, спустились вниз, сели в мой «жигуленок» и поехали в «Березки». Вот что поведал мне Митяй, беспрестанно дымя сигаретой, в гостинице, в моем номере, за крепким кофе: