В полночь упадет звезда

– Я никого не губила! Мы приехали – он захворал. Свирепица его удавила. Третьего дня на краду положили. А я теперь… своей дорогой собираюсь.

– Будешь вести себя смирно, если я тебя пущу?

– Буду, если сам будешь смирен! А то у тебя ведь только и разговору: удавлю да удавлю.

– А с вами иначе никак! Руки покажи.

Горыня осторожно протянула вперед пустые руки. Ее отпустили. Горыня сделал шаг вперед и обернулась. Ее супротивник как раз соскочил с лавки на пол, однако нож сноровисто держал перед собой, готовый встретить выпад.

Она развела руки в стороны, настороженно его рассматривая. Кожа на горле еще ощущала холод ножа, а в мыслях мелькнул Нечай. Убить человека не так уж трудно. Но она не хотела делать это снова, если только не придется защищать свою жизнь.

Перед нею оказался крепкий молодой мужик – на третьем десятке. Продолговатое скуластое лицо, в нижней части оттененное русой бородкой, прямой нос, русые, чуть вьющиеся волосы. Не сказать чтоб красавец, но черты крепкие, мужественные. Настороженный взгляд, широкая кисть, сжимающая нож.

С лавки раздался стон. Горыня обернулась – это стонала Затея, но глаза ее оставались закрыты.

– Что с ней? – охнула Горыня и шагнула к лавке.

Даже в полутьме было видно, что Затея бледна как смерть. Ее трясло, хоть в избе было натоплено, а ее укрывал кожух. Горыня хотела его поправить и обнаружила, что две рубахи на груди Затеи порваны в клочья и залиты кровью!

Она отшатнулась.

– Стрела в нее попала, – сказал мужик.

– Стрела? – Горыня бегло оглянулась на него.

Вспомнила: Затея ушла из дому с луком и стрелами.

– Она пришла в Пирятин. Я там сидел, она знала? Мне до Боянца далеко, только вернусь, уже назад. Она обещала мне через три дня бабкины кудесы отдать. Я и не пошел домой. Сидел у Больмы, тамошнего кузнеца. Он рассказывал: видели белую жену в красном платке, стреляла в оконца, а оттого люди хворают. Я ему и говорю: покажется – стреляй сам, чего теряешься? Он и послушал. Железницу сковал, сам заговорил. А тут утром кричат бабы от околицы: Свирепица едет! Мы туда бегом. Больма лук схватил… я тоже. И впрямь едет на лыжах по реке, в избы стрелы пускает, красным платком машет. А Пирятин выше реки, нам сподручнее стрелять. Больма первым стрельнул – ну, и попал ей прямо в грудь. Она упала. Мы подбежали, личину сняли… Гляжу, сестра моя бывшая, Затея. Она еще в себе была, молила домой ее отвезти. Я перевязал ее да повез.

– Сгубили вы ее!

Горыня, пока слушала, осмотрела повязку на груди Затеи – сделано было старательно и умело, но сквозь полосы полотна – это был разодранный рушник – проступала свежая кровь.

– Да я ее спас! Ее чуть на клочки не разорвали! В Пирятине нельзя было оставить – бабы озверели, на двор к Больме рвались, удавить ее хотели. Уж сколько она людям крови попортила! Вторую зиму Свирепица людей мучает, а вот сама в руки попала! У них чуть не в каждом доме хворый лежит, а кто-то и помер уже. Всю зиму относы носят.

Затея вдруг открыла глаза. Взгляд ее был тревожным и бессмысленным, в нем отражалось невыносимое страдание и безнадежность. Она знала, что для нее все кончено.

Бледные губы ее шевельнулись. Потекла изо рта кровь на щеку.

Больше Горыня ничего не успела увидеть – мужик снова бросился на нее, схватил в охапку и сбил с ног. Рыча от злости – вольно ж ему ее хватать! – Горыня попыталась вырваться, и они покатились по полу. То он оказывался сверху, то она – хоть и по плечо ей, широкогрудый мужик был силен как медведь. Они вдвоем ударились о печь, но там Горыня все же одолела: прижала его спиной к полу и навалилась сверху.

– Да чего тебе надо, хрен ты конопляный! – рявкнула она, не умея выбраниться толком.

Никогда в жизни она так не злилась.

– Не смотри! – задыхаясь, ответил мужик. – Ее глаза…

– Что ее глаза?

– Помирает она! Будешь ей в глаза смотреть – ее кудов-порчельников в себя примешь.

Горыня оглянулась на Затею. Та лежала неподвижно, но почему-то по виду ее носа Горыня поняла: уже все.

Отпустив мужика, она отшатнулась и встала на ноги. Глядя в сторону, он взял рушник и набросил Затее на лицо. Потом через рушник пальцами опустил ей веки и крепко прижал.

– Она еще легко умерла, – сказал он через несколько мгновений молчания. – Такие, как она, бывает, по трое суток маются, покуда всех своих кудов обратно выродят и смогут уйти. Хорошую, знать, железницу Больма сковал. Всегда толковый был мужик.

Горыня села на другую лавку. Опять навалилась слабость. Затея… умерла? Та, с которой они эти несколько дней… или несколько лет прожили и впрямь будто сестры? Которая велела собирать пожитки, намереваясь убраться в какие-то неведомые края и Горыню с собой увести? Еще нынче днем Горыня не собиралась с нею ни в какие края. Но сейчас так растерялась, будто опять утратила намеченный путь. Затея хотя бы зазывала ее к себе в родню. А теперь до нее на всем белом свете никому нет дела.

– Ты кто? – наконец сообразила она спросить.