В полночь упадет звезда

– Ну, смотри… Ин ладно… – с неохотой согласился покойник.

Прошелестели легкие шаги.

– Слушай, Затея! – вновь донесся голос от самой двери. – Не вздумай меня морочить. Умерла ведь Добронрава-то. Она твою чемерицу мне в пиво намешала. Я пью – чую, какой-то сор травяной в пиве. И во рту жжет. Стал спрашивать, что это, она твердит: для любви мол, а то я мало люблю ее. За уши подрал, что полмесяца рубаху мне зачинить не может, вся спина лохмотьями, хожу, как волколак, а она на павечерницах только языком треплет с бабами… Ну а что же было – наградить? На тебя шлется, дескать, ты траву дала. Я ей говорю, коли это для любви и покорности, тогда сама пей – будешь делать, что я скажу, вот и будет у нас лад. Она выпила. А тут и началось. Мое счастье, я один глоток отпил. А у Добронравы все нутро выворачивало, потом корчец ее взял. На вечерней заре померла[21]. Ты, змеища, подружке своей смертное зелье дала, меня вдовцом оставила. Только для того и оставляю тебя в живых, что нужны мне бабкины кудесы. В ваших руках жабьих от них пользы не будет – вам куды не станут служить, вы их имен не знаете. А я знаю. Принесешь – живи, Сварогом клянусь, не трону больше, только убирайся отсюда куда хочешь. Не принесешь – удавлю.

Скрипнула и стукнула дверь. На миг прорвался холодный воздух со двора, и все стихло.

* * *

Когда Горыня сумела раскрыть глаза, через оконце сочился бледный дневной свет. Голова была тяжела как камень, на всем теле ощущались невидимые путы. И почти сразу Горыня вспомнила сон: будто был здесь… кто-то. Холодные жесткие руки, глухой голос… Приходил мертвец. Винил Затею в своей смерти, грозил удавить, утащить с собой… И еще чего-то от нее хотел.

С трудом сев, Горыня оглядела полутемную избу. Казалось, от ночного гостя должны были остаться выжженные следы на полу. Но ничего не изменилось. Только Затея сидела у стола, без обычной улыбки, с выражением отчаяния и ужаса на лице. Заметив, что Горыня шевелится, перевела на нее взгляд.

– Ты… – она сглотнула, – что-то слышала ночью?

– Что? – прохрипела Горыня.

– Слышала, как… Верес приходил?

– Верес?

– Добронравушки муж… сестры моей. Он… навцом приходил?

Затея сама была не уверена – явь то была или жуткий сон. Голос из тьмы говорил с нею, невидимые руки держали за горло… Мертвец… погубленный ее заботами…

Но он сказал еще кое-что, во что Затея не могла поверить.

– Ты слышала ночью голос здесь? Чужой?

– Да. Слышала. Я было думала… отец мой воротился.

– Это не отец. Это Верес, чтоб его лихой взял!

– Он… кто?

– Был, – Затея с презрением подчеркнула голосом это слово, – первый мой вуйный брат. От одной мы бабки – Вересеи. Она была зна-атная ведунья. Не было такой хвори, чтобы ее не слушалась. Да только меня не залюбили родичи… Ты слышала, что он сказал? Про Добронравушку?

– А это кто? – В растерянности Горыня взялась руками за ноющий лоб.

Неприятная слабость и сейчас владела ею, связывала и руки, и мысли.

– Подружка моя… Замуж ее отдали за этого проклёнуша… – Лицо Затеи исказилось, в глазах блеснули слезы. – Он сказал… померла она… с чемерицы… Ты слышала? – сквозь слезы она воззрилась на Горыню. – Он так сказал?

Горыня взялась за голову и попробовала вспомнить. Мертвец что-то говорил, уже стоя у двери…

– Толковал он про какое-то пиво… про сор… кто-то кого-то за уши подрал… рубаха… волколак…

– Он и есть волколак, чтоб его лютый хряснул! – с ненавистью бросила Затея.

– Выворачивало… его или другого кого. Потом… корчец взял[22]. Его самого, что ли? – Горыня, морщась, посмотрела на Затею. – Про корчец я помню, у нас деда одного взял корчец той зимой.

– Корчец… – повторила Затея. – Он говорил… что померла она.

«Ты, змеища, подружке своей смертное зелье дала, меня вдовцом оставила…» – вспомнился глухой, полный ненависти мужской голос. Он говорил о своем вдовстве. Значит, умерла Добронрава…

Уронив голову на руки, Затея зарыдала. Она билась лбом о стол и подвывала, а Горыня, сев на лавке, лишь смотрела на нее, мучительно кривясь, и не понимала, что происходит. В мыслях была вязкая путаница, одолевала слабость, хотелось опять прилечь. И пусть хоть пятеро навцов здесь топчутся…

До вечера Затея почти не говорила с Горыней, не давала никаких поручений. Горыня была тому и рада: ей хотелось просто лежать и не шевелиться. Болела голова, хотелось пить, но мысль о травяных отварах вызывала отвращение, и она пила просто воду. Один раз поела остатков со вчерашнего стола. Куда-то закатился ее клубочек с «дедовой костью» – ни за пазухой, ни под изголовьем его не было, и Горыня даже не могла вспомнить, куда его прибрала или когда в последний раз видела.