В полночь упадет звезда

На этом разговор о сватовстве закончился, но люди расходились из гридницы с чувством, будто брак Брюнхильд и Сверкера почти решен. Все знали, что князь разбаловал младшую дочь, но знали и то, что он всегда поставит на своем. Известное дело, перед сватовством всякая девка упирается, причитает, умоляет отца с матерью не отдавать ее в чужие люди, а сама-то рада-радехонька…

* * *

Желание Олега видеть Брюнхильд замужем едва ли уступало ее собственному. Не хуже других она знала, что в ее годы не замужем только рабыни и увечные и что ее долгое девичество уже вот-вот начнет бросать тень на отцовский дом. Да и самой надоело – все хорошо в меру, и даже вольное и веселое житье под крылом у родни начало тяготить, как тяготила бы птенца скорлупа на спине, не дающая расправить крылья.

– Я хочу быть хозяйкой своего дома! – жаловалась Брюнхильд Горыне, когда они вдвоем или втроем с Бокошем ездили прогуляться над Днепром.

Дома среди родичей Брюнхильд о таком не говорила, не желая подталкивать их к поискам жениха. Горыня единственная знала, в чьем доме Брюнхильд желает себя видеть хозяйкой.

– Мне уже двадцать лет! – восклицала Олегова дочь; считая Горыню отпрыском великаньего племени, Брюнхильд почти верила, что той шесть сотен, а значит, эта откровенность не могла ее уронить. Впрочем, Горыня и правда была на пару лет старше. – А я все еще хожу с косой, подчиняюсь отцу, княгине, сестре, брату, зятю! Неужели я еще не нажила своего ума? Я все умею: знаю, как вести хозяйство, как готовить пиры, делать запасы на зиму для себя и для всего двора, выбирать скот для забоя, следить за челядью, и готовить, и лечить, и шить, и прясть, и ткать! Я могу быть хозяйкой медовой чаши[43] не хуже любой княгини на свете! И сколько мне еще сидеть на ларях с моим приданым? Отец меня так сильно любит, но он мне не муж! У него уже есть жена! Я хочу, чтобы у меня был свой князь, а я была бы единственной госпожой его сердца, его дома и всей земли! Предлагать мне этого мальчишку – да это оскорбление! Я знаю, что такое настоящий мужчина!

– Никто не заставляет тебя сидеть, – утешала ее Горыня. – Ты знаешь, наш князь готов принять тебя в любой день. Нужно только придумать, как это устроить. Думаешь, твой отец не согласится на состязание женихов?

– Нет, ты же слышала. Он видел Амунда и понимает, что тот любого соперника побьет. Такое состязание превратится в насмешку, никто не захочет участвовать, и объявить его – значит сразу принять Амунда в зятья. А этого мой отец по-прежнему не хочет.

«А еще раз подделывать волю богов он не решится, – мысленно добавила Брюнхильд. – Мы и за тот первый раз уже слишком наказаны».

– Тогда Амунд может… – медленно начала Горыня, – просто прийти сюда и предложить поединок твоему отцу. Обычай такой есть. Твой отец не сможет отказаться.

– Такие вызовы делают, когда хотят получить все – власть, землю, дом, семью, все наследство. Гляди, дождемся, Благодан Семигостич с таким вызовом заявится! – фыркнула Брюнхильд. – Но я вовсе не хочу, чтобы Амунд стал киевским князем, а мой брат лишился всего! Чтобы мой отец остался опозорен – после всего, что он сделал, сколько земель покорил, греческих цесарей победил! Нет, так я не хочу.

– Но чего же ты хочешь?

– Мне придется бежать.

Легко сказать – бежать, но не так легко решиться. Избалованная отцом, Брюнхильд не была так глупа и легкомысленна, чтобы не видеть ничего, кроме своих желаний. Она понимала верность отцовских доводов: если Рагнар окрепнет, то зять-воевода в земле смолян будет очень ему полезен, а если нет, то из Сверкера выйдет достойная замена. Единственная замена – ведь Предслав христианин и не сможет обеспечить земле Полянской милость богов.

Стояла уже совсем летняя погода: теплая, ясная, зеленые горы над Днепром смотрелись весело, везде пестрели цветы. На нивах заколосилась рожь, близилась пора ее цветения, когда русалки выходят из воды и играют на берегу. Вечерами дымка над рекой казалась такой ласковой, синяя мгла – манящей. Девушки уже мечтали о гуляньях в честь Ярилы, о высоких кострах, о женихах, о близком счастье. А Брюнхильд лишь мучили свежие и пьянящие запахи расцветающей земли, шелест берез будто корил и дразнил ее; счастье не ждало ее в хороводах меж костров, сердце разрывалось от мысли, как далеко тот, для кого на губах ее зреют и бесплодно тают поцелуи. Ей только и было утешения, что рассматривать вычеканенный рисунок на дне серебряной сарацинской чаши, что подарил ей Амунд: огромного орла, уносящего в когтях женщину с плодом граната в руке. Такая мощь ей виделась в его распростертых крыльях, такая свобода полета, такое ликование девы, улетающей в небеса в когтях влюбленного орла… Как жаждала Брюнхильд броситься в объятия своего «орла с севера», чтобы он унес ее – к блаженству, вечной юности и бессмертию, уделу истинных богов.