В полночь упадет звезда

– Да есть ли хоть одна такая на свете! – воскликнула Венцеслава. – Вот разве что Стоянка! Ее мать ведь тоже до замужества при святилище жила.

Все засмеялись этому уподоблению, и Брюнхильд тоже. Хотя по сути дела Венцеслава была права: как и сама она, Брюнхильд происходила от княжьих родов и по отцу, и по матери, а мать ее своими родными была предназначена для службы богам и оказалась выдана за Олега лишь потому, что тот подчинил радимичей.

Такие разговоры повторялись не раз: каждый вечер в гридницу являлись старейшины киян и просили Карла заново рассказать о его поездке и новостях. Из всех, о ком он упоминал, юного Сверкера сын Улава обсуждали с наибольшей охотой. Он был точь-в-точь тот витязь из сказаний, что в пятнадцать лет собирает себе дружину из ровесников и идет воевать царство Аварское. То, что до этой войны Сверкер жил в лесном волчьем братстве, увеличивало сходство: «лесные волки» считаются сродни оборотням, и витязь Волх из сказаний умел оборачиваться и туром, и волком, и соколом, и муравьем. Поговаривали, что Сверкер тоже владеет этим искусством – любой успех ведь рождается не только доблестью, но и хитростью. Деда Осляду теперь просили по вечерам спеть про Волха, как тот еще в колыбели велел матушке пеленать его в кольчугу и покрывать шеломом булатным. Не хватало только рассказа о женитьбе на прекрасной царской дочери…

– Для самой лучшей дочери княжьей был бы жених славный, – заметил как-то боярин Избыгнев и словно невзначай посмотрел на Брюнхильд.

Избыгнев возглавлял один из старших киевских родов, имел четверых сыновей и трех дочерей от первой жены – почти у всех уже были свои семьи, в которых подрастало три десятка внуков и внучек. Несколько лет назад он еще упрочил свое положение при Олеге, женившись на Святожизне – вдо́вой матери Предслава, Олегова зятя. И еще кое-что роднило его с Олегом: он тоже потерял двух сыновей из четырех, в тех же самых войнах: второй его сын погиб в походе на Боспор Фракийский, а третий – на берегу Итиля, в той же ночной битве, что и Грим. Зато старший его сын, Честонег, уже достиг середины третьего десятка: это был уверенного вида чернобородый мужчина с густыми черными бровями и властным взглядом карих глаз.

– Может, это боги нам знак подают? – продолжал Избыгнев, не заметив, как что-то дрогнуло в глазах Олега при этих словах. – Может, хотят тебе, княже, опору послать к старости, а земле Полянской защиту?

– Да я и сам еще не умер, – улыбнулся Олег. – Сам еще земле Полянской послужу.

– Мы люди не молодые, – спокойно ответил Избыгнев. – Сын твой хворал всю зиму, сейчас полегчало ему, все кияне тому рады. Но случись что с ним… Пасынок мой – греческой веры, он нашим богам служить не может. Боятся поляне, как бы нам без защиты не остаться. Ведь пройди слух, что мы без князя – все, с кем ты за эти года ратился, придут за свои обиды взыскивать. И древляне, и северяне, и радимичи, и уличи с тиверцами. Пропадет земля Полянская, хуже, чем при хазарах придется ей. Сгинем, как обры. А тут нам боги случай посылают. И дочери твой, красавице, мужа достойного дать, и тебя на старости утешить, и людей успокоить.

Олег не сразу ответил. Другие киевские старейшины слушали Избыгнева, слегка кивая, на лицах отражалось согласие. Видно было, что боярин говорил от лица многих киян.

– Что ты скажешь о таком женихе? – Олег, слегка улыбаясь, взглянул на Брюнхильд.

Но глаза его оставались холодны, в них сквозило напряжение.

Брюнхильд вздернула подбородок и из приветливой девушки мигом превратилась в оскорбленную богиню.

– Если бы не честь твоя, Избыгнев, и не родство наше, я бы сказала, что ты смеешься надо мной! Да ведь это отрок… Карл! – Она повернулась к старику. – Сколько лет сыну Улава?

– Минувшая зима у него пятнадцатая была – госпожа Рагнвёр так сказала.

– Он моложе меня! Засмеют нас обоих, коли вздумают рядом посадить!

Брюнхильд предпочитала не называть в гриднице своих лет, но всем было известно, что из ее ровесниц ни одной не осталось в девках, у всех имелись дети, а у иных уже и подстриженные.

– Так как же быть? – не обижаясь, Избыгнев прищурил глаз, отчего приобрел сходство с хитрой птицей вороном; волосы у него уже седели, но брови оставались угольно-черными. – Мне в девичьи дела и бабьи расчеты вступать не к лицу, но не век же тебе, княже, нашу зорю ясную в дому держать!

– Лучше остаться с отцом, чем уронить честь рода недостойным браком! – отрезала Брюнхильд.

За столами негромко загудели от удивления. С чего это Брюнхильд так открыто пренебрегает Сверкером, который успел стать всеобщим любимцем?

– Чем же он тебе плох? – всплеснул руками боярин Угор, сам отец семи дочерей. – Перуна с неба, что ли, дожидаешься?

Брюнхильд улыбнулась, но потом снова нахмурилась:

– Ведь Улав не князь смолян! Ими правит другой человек, да, Карл?

– Князь Ведомил в Ольшанске сидит со своим родом, – подтвердил Карл. – Улав у него воеводой.