В одном лице

— Никакого раскаяния — совершенно верно. И имей в виду, Нимфа, — сказал Киттредж, опять тем новым голосом, что так меня напугал. — Имей в виду, я считаю то, что ты сделал, омерзительным. Но я аплодирую твоей храбрости, и, несомненно, ты имел полное право это сделать!

А затем, так же внезапно, как подхватил меня на лестнице общежития, Киттредж исчез — через секунду он уже бежал прочь по коридору третьего этажа, и мальчишки в дверях провожали его восхищенными взглядами. В этом был весь Киттредж. Как ни осторожничай, он все равно умел тебя подловить; только сам Киттредж знал, куда заведет разговор с ним. Часто мне казалось, что он знает окончание разговора еще прежде, чем его начать.

Именно в этот момент дверь нашей квартиры распахнулась; на пороге стояли Ричард Эббот и моя мать, и похоже было, что они подслушивали под дверью уже довольно давно.

— Мы услышали голоса, Билл, — сказал Ричард Эббот.

— Я слышала Киттреджа — его голос я везде узнаю, — сказала мама.

Я оглядел неожиданно опустевший коридор.

— Наверно, тебе послышалось, — сказал я маме.

— Я тоже слышал Киттреджа, Билл, и он вещал довольно вдохновенно, — сказал Ричард.

— Вам обоим надо уши проверить — похоже, у вас что-то со слухом, — сказал я и прошел мимо них в гостиную.

— Билл, насколько я помню, завтра у тебя встреча с доктором Харлоу, — сказал Ричард. — Наверное, нам стоит об этом поговорить.

— Я знаю, что сказать доктору Харлоу, Ричард, — подробности-то еще свежи в памяти, — ответил я.

— Билли, поосторожнее с доктором Харлоу! — воскликнула мама.

— С чего мне осторожничать? — спросил я. — Скрывать-то мне нечего — теперь уже нечего.

— Полегче, Билл… — начал Ричард, но я его перебил.

— Киттреджа ведь не вышибли за секс, так? — спросил я Ричарда. — Ты что, боишься, что меня вышибут за то, что у меня не было секса? — спросил я маму.

— Не говори глупостей… — начала мама.

— Тогда чего ты боишься? — спросил я. — Когда-нибудь я буду заниматься сексом сколько захочу — и как захочу. Тебя это так пугает?

Она не ответила, но я понял, что она и в самом деле боится, что я буду заниматься сексом сколько захочу и как захочу. На этот раз Ричард не стал встревать; он не попытался ее выручить. Я ушел в спальню и закрыл дверь, подумав, что Ричард Эббот, скорее всего, знает что-то, неизвестное мне.

Я лежал в постели и пытался представить, что именно они могут скрывать. Должно быть, это мама утаила что-то от меня, думал я, и, видимо, Ричард не одобряет ее молчания. Это объяснило бы, почему Ричард не ринулся маме на помощь, оставив ее расхлебывать кашу, которую она сама и заварила. (Ричард не выжал из себя даже обычного «Полегче, Билл!».)

Потом, пытаясь заснуть, я размышлял, что если у меня когда-нибудь будут дети, я расскажу им всё. Но слово «всё» заставило меня вспомнить подробности сексуального опыта с мисс Фрост. Воспоминания об этих подробностях, которые мне предстояло завтра утром изложить — в максимально похабной (и даже порнографической) манере — доктору Харлоу, привели к тому, что я начал представлять все то, чем мы с мисс Фрост так и не успели заняться. И разумеется, поскольку простора для воображения было предостаточно, той ночью я еще долго не мог заснуть.

Киттредж так безупречно подготовил меня к разговору с доктором Харлоу, что сама беседа меня даже разочаровала. Я просто выложил доктору всю правду; ни одной детали не упустил. Рассказал даже, как поначалу не понимал, было ли у нас с мисс Фрост то, что обычно называют сексом, — то есть проникновение. Слово «проникновение» так завладело вниманием доктора Харлоу, что он даже перестал строчить в блокноте; он поспешил уточнить.

— Так было ли проникновение? — нетерпеливо спросил он.

— Всему свое время, — ответил я. — Эта часть истории не терпит спешки.

— Билл, я хочу знать в точности, что произошло! — воскликнул доктор Харлоу.

— Скоро узнаете! — крикнул я в ответ. — Загадка — это тоже часть истории.

— Меня не волнуют твои загадки, — заявил доктор Харлоу, нацелив на меня карандаш. Но я не собирался торопиться. Чем дольше я буду говорить, тем больше этому лысому совоебу придется выслушать.

«Лысыми совоебами» в академии Фейворит-Ривер звали особенно нелюбимых преподавателей. Происхождение этого прозвища туманно. Наименование ежегодника «Сова», вероятно, намекало на предполагаемую совиную мудрость — есть ведь сомнительное выражение «мудрый как сова». (Наши дурацкие спортивные команды при этом назывались «Орланами», что усугубляло неразбериху — где орланы, а где совы.)

— Эпитет «лысый» может быть связан с тем, как выглядит обрезанный пенис, — предположил однажды мистер Хедли во время нашего общего семейного ужина.

— Почему, ради всего святого, ты так думаешь? — спросила своего мужа миссис Хедли. Мы с Элейн слушали затаив дыхание — и наблюдали за моей мамой, которая страшно смутилась при слове «пенис».