В одном лице

Марта Хедли сделала паузу; я тоже молчал. Я как раз подумывал, не повторить ли отрывок «с такой неловкой ситуацией сексуального характера», но тут миссис Хедли, хоть и с видимым трудом, продолжила свою мысль.

— Билли, многие взрослые надеются услышать от тебя то, что ты еще пока не озвучил.

— И чего же они от меня ждут? — спросил я.

— Раскаяния, — сказала Марта Хедли.

— Раскаяния, — повторил я, пристально глядя на нее, пока миссис Хедли не отвела взгляд.

— Эта твоя привычка повторять раздражает, — сказала Марта Хедли.

— Да, я заметил, — ответил я.

— Сожалею, что тебя заставляют пойти к доктору Харлоу, — сказала она.

— Думаете, доктор Харлоу надеется, что я выкажу раскаяние? — спросил я.

— Полагаю, да, Билли, — ответила она.

— Спасибо, что предупредили, — сказал я.

На лестнице я опять встретил Аткинса.

— Все это так ужасно грустно, — заговорил он. — Вчера, когда я об этом думал, меня вырвало.

— О чем думал? — спросил я.

— О «Комнате Джованни»! — воскликнул он; мы уже обсуждали роман, но, видимо, бедный Том еще не все высказал. — Тот отрывок о миазмах любви…

— О дурном запахе, — поправил я.

— О зловонии, — сказал Аткинс; его затошнило.

— Дурной запах, Том.

— Смрад, — сказал Том, и его вырвало на ступеньки.

— Господи, Том…

— И эта жуткая женщина с бездонной мандой! — простонал Аткинс.

— Чего?!

— Ну та его мерзкая подружка — ну ты помнишь!

— Мне кажется, в том и была задумка — показать, как кто-то, кого он раньше желал, теперь вызывает у него отвращение, — сказал я.

— Знаешь, от них рыбой воняет, — сообщил Аткинс.

— От женщин? — спросил я.

Он подавил новый приступ тошноты.

— Я про их штуки, — сказал Аткинс.

— Влагалища, что ли?

— Не говори это слово! — попросил бедный Том, сдерживая очередной рвотный позыв.

— Мне пора, — сказал я. — Надо подготовиться к дружеской беседе с доктором Харлоу.

— Поговори с Киттреджем, Билл. Его то и дело отправляют к доктору Харлоу. Киттредж знает, как с ним обращаться, — сказал Аткинс. Я и не сомневался в этом; мне просто не хотелось говорить с Киттреджем.

Но, разумеется, Киттредж уже прослышал о мисс Фрост. Ни одна история, хоть как-то связанная с сексом, не могла пройти мимо его ушей. Если ученик академии получал взыскание, Киттреджу всегда было известно не только что он натворил, но и кто его поймал и какое наказание ему назначили.

Мне не просто запретили посещать публичную библиотеку; мне было запрещено видеться с мисс Фрост — хотя я все равно не знал, где ее искать. Адрес дома, где она жила с больной матерью, был мне неизвестен. К тому же дом был выставлен на продажу; мисс Фрост и ее мать, скорее всего, уже съехали.

Я делал домашние задания и пытался что-то писать в комнате с ежегодниками. Перед самым отбоем я старался поскорее прошмыгнуть через курилку Бэнкрофт-холла, и ее курящие и некурящие обитатели при виде меня проявляли непривычное беспокойство. Наверное, не могли понять, как ко мне теперь относиться; какой бы удобный ярлык они на меня ни наклеили, теперь он, видимо, больше не подходил.

Если раньше они считали меня за несчастного педика, то как это вязалось с моей предполагаемой дружбой с Киттреджем? А теперь еще эта история с транссексуальной библиотекаршей. Ну ладно, допустим, это переодетый мужчина; пусть она ненастоящая женщина, но преподносит-то она себя как женщину. Пожалуй, точнее будет сказать, что теперь меня окружал ореол таинственности — пускай только среди завсегдатаев курилки. Не забывайте, мисс Фрост была взрослой женщиной, а это для мальчишек значит немало — даже если у этой взрослой женщины есть член!

Не будем забывать и еще кое о чем: сплетников не интересуют скучные подробности; им все равно, что правда, а что нет. На самом-то деле у меня не было того, что обычно называют сексом, — не было проникновения! Но ребята в курилке этого не знали, а если бы и знали — не поверили бы. По убеждению моих однокашников, мы с мисс Фрост проделали все до конца.

Я успел подняться на второй этаж Бэнкрофта, и тут Киттредж неожиданно сгреб меня в объятия; одним махом он втащил меня на третий этаж и в коридор общежития. Его преданные обожатели таращились на нас из открытых дверей своих комнат; я кожей чувствовал их завистливые взгляды, полные такой знакомой и жалкой тоски.

— Охренеть, Нимфа, — а ты у нас мастер перепихона! — прошептал Киттредж мне в ухо. — Гуру траха! Так держать, Нимфа! Я впечатлен, я крайне впечатлен — ты мой новый кумир! Слушайте сюда! — крикнул Киттредж зевакам, стоявшим в коридоре третьего этажа. — Пока вы, унылые дрочилы, гоняете лысого и мечтаете, как бы потрахаться, этот парень берет и делает! Вот ты, — неожиданно обратился Киттредж к круглолицему первогодку, застывшему от ужаса; новичка звали Тробридж, он был одет в пижаму и отчаянно сжимал в руке щетку (уже с шариком зубной пасты), словно надеялся, что она превратится в волшебную палочку.

— Я Тробридж, — пролепетал обалдевший мальчишка.

— Ты куда собрался, Тробридж? — спросил Киттредж.

— Зубы чистить, — ответил тот дрожащим голосом.