В одном лице

Даже дядя Боб, рискуя стать объектом еще более злых шпилек со стороны негодующей тети Мюриэл, заявил, что не стоит так уж набрасываться на Большого Ала. А Марта Хедли свидетельствовала, что в результате встреч с библиотекаршей моя хронически слабая уверенность в себе просто-таки рванула вверх. Мисс Фрост даже удалось помочь мне преодолеть речевую проблему, вызванную, как заключила миссис Хедли, моей психологической и сексуальной уязвимостью.

Если бы кто-нибудь захотел выслушать бедного Тома, и тот мог бы замолвить словечко за мисс Фрост, но Аткинс — как и догадывалась мисс Фрост — ревновал меня к обольстительной библиотекарше, и когда ее преследовали, Том Аткинс остался верен своей природной робости и промолчал.

Однако, дочитав «Комнату Джованни», Том признался мне, что роман Джеймса Болдуина одновременно растрогал и взволновал его — хотя позднее я узнал, что в результате этого чтения Аткинс обзавелся еще несколькими проблемными словами. (Думаю, никого не удивит, что тяжелее всего ему давалось слово «запах».)

Самый громкий голос в защиту мисс Фрост принадлежал известному в городе чудаку, да к тому же иностранцу — и это, к сожалению, не пошло на пользу делу. Мрачный лесник, чокнутый дровосек, норвежский любитель драматургии с суицидальными наклонностями — короче, не кто иной, как Нильс Боркман — объявил себя на городском собрании «самым горячим поклонником» мисс Фрост. (Его адвокатское выступление было, пожалуй, несколько подмочено тем, что Нильс неоднократно поколачивал работников лесопилки и дровосеков, которые позволяли себе едкие замечания о женских ролях дедушки Гарри — а особенно тех, кто не одобрял его поцелуи на сцене.)

По мнению Боркмана, мисс Фрост была не просто ибсеновской женщиной — хотя в устах Нильса это означало самую лучшую и сложную женщину, какую только можно представить, — нет, одержимый норвежец пошел еще дальше и заявил, что мисс Фрост гораздо больше женщина, чем любая из тех, что Нильс вообще встречал в Вермонте. Вероятно, единственной женщиной, которая не оскорбилась от этого возмутительного предположения, была миссис Боркман, поскольку они с Нильсом познакомились в Норвегии; она не была родом из Штата Зеленых гор.

Жену Боркмана видели редко, а слышали еще реже. Почти никто в Ферст-Систер не мог бы вспомнить, как выглядит миссис Боркман и говорит ли она с норвежским акцентом, как ее муж Нильс.

Однако слова Нильса еще больше ожесточили сердца горожан. После его дерзкого заявления мисс Фрост пришлось столкнуться с еще более непримиримой враждебностью.

— Плохо, Нильс, — ой, плохо, — прошептал Гарри Маршалл своему старому другу после его речи на собрании, но дело уже было сделано.

Забияка с добрым сердцем все равно остается забиякой, но Нильса Боркмана недолюбливали и по другим причинам. Нильс, бывший биатлонист, познакомил южный Вермонт со своим любимым видом спорта, диковинным гибридом стрельбы и бега на лыжах. Это было еще до того, как лыжные гонки набрали популярность в северо-восточных штатах. В Вермонте нашлось несколько упертых фанатиков, которые бегали на лыжах уже в те годы, но никто из тех, кого я знал, не бегал с заряженным ружьем на спине.

Нильс научил своего партнера Гарри Маршалла охотиться на лыжах. Они начали практиковать что-то вроде биатлона, но с участием оленей: встав на лыжи, Нильс и Гарри бесшумно загнали и пристрелили множество оленей. Ничего незаконного в этом не было, хотя местный егерь, обделенный воображением, все равно негодовал.

У егеря бывали и более серьезные причины для негодования, но в этих случаях он ограничивался благодушным ворчанием. Звали его Чак Биби, и он заведовал так называемой биостанцией, где вел учет возраста оленей и прочих оленьих параметров.

В первую же субботу охотничьего сезона биостанцию наводняли женщины; в хорошую погоду многие из них приходили прямо в босоножках. Было совершенно очевидно, что они не охотились на оленей, но одна за другой — с накрашенными губами и в коротких маечках, при полном параде — они предъявляли Чаку Биби окоченевших оленей в застывшей крови. У женщин были охотничьи лицензии и талоны, но Чак понимал, что сами они не охотились. Их мужья, отцы, братья или приятели успели застрелить этих оленей в день открытия сезона, а сейчас снова были в лесу и продолжали охоту. (Каждому охотнику полагался один талон, по которому разрешалось застрелить одного оленя.)

— Где вы застрелили этого оленя? — спрашивал Чак одну женщину за другой.

Женщины отвечали что-нибудь вроде: «На горе». Или: «В лесу». Или: «В поле».

Дедушка Гарри посылал к егерю Мюриэл и Мэри — с первыми двумя своими оленями в сезоне. (Бабушка Виктория, конечно, и не думала никуда ходить.) Дядя Боб заставлял мою кузину Джерри делать то же самое — пока она не выросла настолько, чтобы решительно отказаться. Я иногда записывал на себя оленей Нильса Боркмана — как и незримая миссис Боркман.

Чак Биби давно смирился с этим нескончаемым враньем, но то, что Нильс Боркман и Гарри Маршалл охотятся на лыжах, не давало ему покоя — он считал, что это нечестно.