В одном лице

— Да, четверо. Думаю, довольно молодые, раз они еще в армии. Но это только мои догадки, — сказал дядя Боб.

Вероятно, мисс Фрост получила травмы головы после того, как этим четверым наконец удалось ее уложить; наверное, двое или трое ее держали, пока четвертый бил ее ногами по голове.

Все четверо попали в больницу, сообщил Боб; у двоих травмы оценивались как «серьезные». Но ни одному из летчиков не предъявили обвинения; тогда база Пиз все еще была базой стратегического воздушного командования. По словам дяди Боба, армия сама занималась своими «взысканиями», но Боб признался, что на самом деле не совсем понимает, как работают «все эти юридические дела», если дело касается военных. Имена этих четверых так и не обнародовали, и совершенно непонятно было, с чего эти молодые мужчины затеяли драку с семидесятитрехлетней женщиной — считали они ее за женщину или нет.

Мы с дядей Бобом предположили, что у мисс Фрост когда-то была связь — или, может, просто свидание — с одним или несколькими из них. Может быть, как предсказал когда-то Херм Хойт, кому-то из них межбедренный секс пришелся не по вкусу; может быть, ему этого показалось маловато. А может быть, учитывая, какими молодыми были эти летчики, они знали мисс Фрост только по ее «репутации»; их могло спровоцировать всего лишь то, что она не была, по их мнению, «настоящей» женщиной, — и только. (Или же они просто были ебучими гомофобами — дело могло быть только и единственно в этом.)

Что бы ни привело к ссоре, ясно было — как и предрекал Херм Хойт, — что Большой Ал ни за что не уклонился бы от боя.

— Мне очень жаль, Билли, — сказал дядя Боб. — Но хорошо, что Херм Хойт до этого не дожил.

Трудно было с ним не согласиться. Тем же вечером я позвонил Элейн в Нью-Йорк. У нее была отдельная маленькая квартирка в Челси, немного к северо-западу от Вест-Виллидж и к северу от района Митпэкинг. Я рассказал Элейн о мисс Фрост и попросил ее спеть мне песню Мендельсона — ту, что она пообещала спеть мне, ту, что она пела Ларри.

— Обещаю не умирать в твою смену, Элейн. Тебе не придется петь мне эту песню. Но сейчас мне очень нужно ее послушать.

Элейн объяснила, что это отрывок из «Илии» — самой длинной вещи Мендельсона. Ближе к концу оратории, когда появляется Бог (детский голос) и ангелы поют благословения Илии, он исполняет свою последнюю арию — «И горы разойдутся». Ее-то Элейн и спела; ее альт звучал громко и сильно, даже по телефону, и я простился с мисс Фрост под ту же песню, что слушал, прощаясь с Ларри. Мисс Фрост была для меня потеряна почти тридцать лет, но той ночью я узнал, что потерял ее навсегда, и что бы там ни написал о ней дядя Боб в «Вестнике Ривер», этого все равно будет мало.

«Печальные вести для выпуска тридцать пятого года! Ал Фрост, род. в Ферст-Систер, Вермонт, 1917; капитан борцовской команды, 1935 (без поражений); ум. — Довер или Портсмут, Нью-Хэмпшир, 1990».

— И все?! — спросил я дядю Боба.

— Черт, Билли, а что еще я могу написать в журнале для выпускников? — сказал Ракетка.

Когда Ричард и Марта распродавали старую мебель из дома дедушки Гарри, они обнаружили под диваном в гостиной тринадцать пивных бутылок — все они остались от дяди Боба. (Зуб даю, с той самой «вечеринки» памяти тети Мюриэл и моей матери.)

— Ай да Боб! — сказал я миссис Хедли и Ричарду.

Конечно, Ракетка был прав. Что вообще можно написать в сраном журнале для выпускников о транссексуальном борце, погибшем в кабацкой драке? Немногое.

Прошла еще пара лет — я постепенно привыкал к жизни в Вермонте, — и вдруг однажды поздно вечером мне позвонила Эл. Я не сразу узнал ее голос; кажется, она была пьяна.

— Помнишь ту твою подругу — вроде меня, только постарше? — спросила Эл.

— Донну, — сказал я после паузы.

— Точно, Донну, — сказала Эл. — Ну вот, теперь она больна — как я слышала.

— Спасибо, что сказала, — ответил я, но Эл уже повесила трубку. Было слишком поздно, чтобы звонить в Торонто; так что я просто лег спать. Вроде бы это был 1992-й или 1993 год; может, даже начало 1994-го. (После переезда в Вермонт я уже не столь внимательно следил за временем.)

В Торонто у меня были друзья; я навел справки. Мне рассказали, что там есть великолепный хоспис — все мои знакомые расписывали его как чудесное место, с поправкой на обстоятельства. Назывался он Кейси-Хаус; совсем недавно кто-то говорил мне, что он все еще существует.

Заведующий уходом за пациентами в Кейси-Хаусе был парень что надо, звали его, кажется, Джон, если память меня не обманывает, и вроде бы у него была ирландская фамилия. С тех пор как я переехал в Ферст-Систер, я начал замечать, что не очень хорошо запоминаю имена. К тому же, в каком бы точно году я ни узнал о болезни Донны, мне было уже пятьдесят или слегка за пятьдесят. (И забывал я не только имена.)

Джон сообщил, что Донна поступила в хоспис несколько месяцев назад. Но медсестрам и прочему персоналу Кейси-Хауса Донна была известна как Дон.