В одном лице

Почти все это время я был у Элейн в черном списке, поскольку встречался с транссексуалкой, которая все уговаривала Элейн одеваться «поэротичнее»; Элейн же вовсе не испытывала желания выглядеть «поэротичнее».

— Ну конечно, у Элвуда-то сиськи больше, чем у меня, — да что там, у кого угодно больше, — сказала мне Элейн. Моя транссексуальная подруга называла себя Эл, но Элейн нарочно звала ее Элвудом или Вуди. Вскоре все вокруг начали употреблять слово «трансгендер»; даже мои друзья намекали, что теперь и мне нужно так говорить — не говоря уж о некоторых отвратительно корректных молодых людях, которые неодобрительно на меня косились, поскольку я продолжал говорить «транссексуал».

Просто обожаю, когда кто попало берется указывать писателям, какие слова им употреблять. А потом те же самые люди выдают что-нибудь вроде «имеет место быть»! Тошнит.

В общем и целом конец восьмидесятых был для нас с Элейн переходным периодом, хотя кое-кому, видимо, было нечем больше заняться, кроме как обновлять чертову гендерную терминологию. Это были трудные два года, и попытка сохранить тот дом на Западной десятой улице, с учетом просто убийственных налогов, едва не поставила нашу дружбу под угрозу.

Как-то вечером Элейн рассказала, что вроде бы видела Чарльза, медбрата бедного Тома, в одной из палат больницы Святого Винсента. (Я уже давно не получал известий от Чарльза.) В своих нескончаемых поисках она заглянула в очередную палату, а там лежал бывший бодибилдер, весь ссохшийся, с поплывшими татуировками на обвисшей коже некогда мощных рук.

— Чарльз? — спросила Элейн, стоя в дверях, но тот человек зарычал на нее, как животное. Элейн испугалась и не стала входить в палату.

Я почти наверняка знал, кого она видела — нет, это был не Чарльз, — но все же отправился в больницу, чтобы подтвердить свою догадку. Стояла зима восемьдесят восьмого; я не был в Святом Винсенте с тех пор, как умер Делакорт, а миссис Делакорт вколола себе его кровь. Я пошел туда еще раз — чтобы убедиться, что рычащее животное, которое видела Элейн, не было Чарльзом.

Конечно, это оказался устрашающий вышибала из «Шахты» — тот, которого прозвали Мефистофелем. Он и на меня зарычал. Больше я никогда не заходил в больницу Святого Винсента. (Привет тебе, Чарльз, если ты еще на этом свете. Если нет, мне жаль.)

Той же зимой, за ужином с Эл, я услышал еще одну историю.

— Мне тут рассказали про одну девчонку — вроде меня, понимаешь, но немного постарше, — сказала Эл.

— Угу, — сказал я.

— Кажется, ты был с ней знаком — она уехала в Торонто, — сказала Эл.

— А, ты, наверно, имеешь в виду Донну, — сказал я.

— Да, точно, ее, — сказала Эл.

— И что там с ней?

— Говорят, дела у нее не очень, — сказала Эл.

— Вот как.

— Я не говорю, что она заболела, — пояснила Эл. — Просто говорят, что дела у нее плохи, что бы это ни значило. Вы с ней вроде как были вместе?

Впрочем, получив эти сведения, если их можно так назвать, я ровным счетом ничего не предпринял. Дело в том, что тем же вечером мне позвонил дядя Боб и сообщил, что в возрасте девяноста пяти лет скончался Херм Хойт.

— Тренера больше нет, Билли — теперь ты со своими нырками сам по себе, — сказал Боб.

Конечно, этот звонок меня отвлек, и я забыл выяснить, что там произошло с Донной. На следующее утро нам с Элейн пришлось распахнуть все окна на кухне, чтобы проветрить ее от дыма — Рэймонд снова сжег свой сраный тост. И я сказал Элейн:

— Я еду в Вермонт. У меня там дом, и я собираюсь попробовать в нем пожить.

— Конечно, Билли, я понимаю, — сказала Элейн. — В любом случае этот дом для нас слишком велик — надо его продавать.

А этот клоун Рэймонд сидел себе и жевал свой горелый тост. (Как сказала потом Элейн, Рэймонд, видимо, раздумывал, где ему жить дальше; должно быть, сообразил, что жить с Элейн ему больше не светит.)

Я распрощался с Эл — в тот же день или на следующий. Нельзя сказать, чтобы она проявила понимание.

Я позвонил Ричарду Эбботу и попал на миссис Хедли.

— Передайте Ричарду, что я попробую, — сказал я.

— Буду держать за тебя пальцы крестиком, Билли, — мы с Ричардом были бы просто счастливы, если бы ты сюда перебрался, — сказала Марта Хедли.

Так что дядя Боб позвонил мне из своего отдела по делам выпускников уже в старый дом дедушки Гарри.

— Понимаешь, Билли, Большой Ал… — сказал Боб. — Такой некролог я не могу разместить в «Вестнике Ривер» без редактуры, но тебе расскажу полную версию.

Стоял февраль 1990 года — холоднее ведьминой сиськи, как говорят у нас в Вермонте.

Мисс Фрост была ровесницей Ракетки; она умерла от травм, полученных в драке в баре, — ей было семьдесят три. Большинство ударов пришлись по голове, рассказал дядя Боб. Она подралась в баре с компанией летчиков с воздушной базы Пиз, расположенной в Ньюингтоне, Нью-Хэмпшир. Случилось это в Довере или, может, в Портсмуте — дядя Боб точно не знал.

— «Компания» — это сколько, Боб? — спросил я.

— Ну смотри, там был один пилот первого класса, один рядовой и еще двое, которых назвали просто летчиками, — больше ничего не могу тебе сказать, — сказал дядя Боб.

— Молодые парни?! Четверо?! Их было четверо, Боб?