В одном лице

— А, да вы его знаете — вы ведь знакомы, я помню! — воскликнула миссис Делакорт, указывая на переодетого Киттреджа. Он накрасил губы куда более умело, чем Делакорт, и красивое, хоть и старомодное платье миссис Делакорт сидело на нем идеально.

— Это парнишка Киттреджей, — сказала маленькая женщина. — Он тоже учился в Фейворит-Ривер и тоже был борцом. Помнится, Карлтон всегда его боготворил, но это был не мальчишка, а какое-то дьявольское отродье. Он умел быть обаятельным, если нужно, но все-таки он был сущий чертенок.

— В каком смысле? — спросил я.

— Он таскал у меня одежду, — сказала она. — Я иногда отдавала ему старые вещи, которые уже не носила, — он вечно клянчил у меня что-нибудь из одежды! Упрашивал: «Ну пожалуйста, миссис Делакорт! Мамина одежда такая огромная, и она не разрешает ее примерять, она говорит, что я все мну!» Он все ныл и ныл, пока я не соглашусь. А потом мои вещи начали пропадать — притом такие, которые я сама ни за что бы ему не отдала!

— Вот как.

— Не знаю, как вы, — сказала миссис Делакорт, — а я выпью еще стаканчик.

Она ушла налить себе еще виски; я принялся разглядывать остальные фотографии на пробковой доске в детской спальне Делакорта. На трех или четырех снова обнаружился Киттредж — и снова в виде девочки. Когда миссис Делакорт вернулась в комнату своего умершего сына, я все еще держал в руке ту первую фотографию.

— Возьмите ее себе, прошу вас, — сказала она. — Тот день так плохо закончился, мне тяжело его вспоминать.

— Хорошо, — сказал я. Эта фотография до сих пор у меня, хотя и мне нелегко вспоминать тот день, когда умер Карлтон Делакорт.

Рассказал ли я Элейн о Киттредже и платьях миссис Делакорт? Показал ли я Элейн фотографию, где Киттредж переодет девочкой? Конечно же, нет — она ведь тоже кое-что от меня скрывала.

Какой-то знакомый Элейн, тоже писатель, получил стипендию Гуггенхайма; он сообщил Элейн, что его потрепанная квартирка на восьмом этаже дома на Пост-стрит — просто идеальное жилище для двух писателей.

— Где эта Пост-стрит? — спросил я Элейн.

— Он говорит, возле Юнион-сквер — это в Сан-Франциско, Билли, — ответила Элейн.

Я ровным счетом ничего не знал о Сан-Франциско; слышал только, что там полно геев. Конечно, я понимал, что и в Сан-Франциско геи массово умирают от СПИДа, но там у меня не было близких друзей или бывших любовников, и там уж точно не будет Ларри, чтобы попрекать меня тем, что я «не в теме». К тому же в Сан-Франциско мы отвлечемся от поисков Киттреджа — ну то есть это мы так думали.

— И куда едет твой приятель на своего Гуггенхайма? — спросил я Элейн.

— Куда-то в Европу, — сказала она.

— Может, стоило бы попробовать пожить вместе в Европе, — предложил я.

— Квартира в Сан-Франциско уже свободна, — сказала Элейн. — И сдается совсем дешево для жилья, способного вместить двоих писателей.

Выглянув в окно этого клоповника на восьмом этаже — с видом на унылые крыши Гири-стрит и кроваво-красную вертикальную вывеску отеля «Адажио» (неоновое слово «отель» перегорело задолго до нашего приезда в Сан-Франциско), — мы с Элейн поняли, почему квартира досталась нам так дешево. Да ее следовало бы сдавать бесплатно!

Но мы еще не пришли в себя после смерти Тома и Сью Аткинсов, а уж того, что сотворила с собой миссис Делакорт, мы и вовсе не могли перенести — я понятия не имел, что родные и близкие умиравших от СПИДа вообще-то нередко обрекали себя на такую медленную смерть — и особенно (как авторитетно сообщил нам всезнающий Ларри) одинокие матери, потерявшие единственного ребенка. Впрочем, как справедливо отметил тот же Ларри, откуда мне было знать? (Он был совершенно прав, я действительно был не в теме.)

— Значит, хотите попробовать пожить вместе в Сан-Франциско, — сказал Ларри нам с Элейн, как будто мы были сбежавшими из дома детишками. — Боже, не поздновато ли играть во влюбленных голубков? — (Мне показалось, что Элейн сейчас ему врежет.) — И ради всего святого, почему именно Сан-Франциско? Может, вы прослышали, будто там геи не умирают? Тогда, может, нам всем пора переехать в Сан-Франциско!

— Иди-ка ты на хер, Ларри, — сказала Элейн.

— Дорогой Билл, — сказал Ларри, не обращая на нее внимания. — Невозможно сбежать от чумы — если это твоя чума. И не говори мне, будто СПИД, на твой вкус, чересчур вульгарен! Ты посмотри только на свою прозу, Билл: перебор — твое второе имя!

— Ты меня многому научил, — только и сказал ему я. — Я не перестал тебя любить, Ларри, только потому, что больше не сплю с тобой. Я все еще тебя люблю.

— И снова перебор, Билл, — сказал Ларри; он так и не смог (или не захотел) взглянуть на Элейн, а я-то знал, как он любит ее саму и ее книги.

«Я никогда ни с кем не была так близка, как с этой ужасной женщиной, — сказала мне Элейн о миссис Киттредж. — И никогда ни с кем не буду так близка».

«Но насколько близка?» — спросил я; она не ответила.

«Это его мать меня отметила! — воскликнула Элейн. — Это ее я никогда не забуду!»