В Киеве всё спокойно

– Повторяю, я не понимаю, о чем вы говорите. Или вы оставите меня в покое, или я вызываю милицию. У меня договоренность и прямая связь с ОМОН. Один звонок, и через пять минут они будут здесь. Я не шучу, выбирайте.

– Я знаю, вы не умеете шутить. Даже, если захотите, у вас не получится, – опять совершенно точно угадал он. Свинцовая усталость лежала в углах его пересохших сеченых губ.

– Я никогда вас больше не побеспокою, но прежде, выслушайте меня. Коварство и ложь – есть безумие в очах Бога. Украсть икону, все равно, что сжечь храм. Еще можно все предотвратить. Если вы не отдадите мне икону, прольется много крови, и вы погибните. Вы будете умирать в муках, крысы у вас, живой, будут есть лицо. Отдайте икону.

В ее глазах он увидел ответ, и тот ответ был: «нет». Он знал, что так и будет, но он должен был передать ей это. Предостережение дает шанс изменить ход событий и избежать непоправимого. Только все зря, уповать на ее совесть бесполезно, на месте совести у нее выросла белена наживы. Незачем искать то, чего нет. И тогда он произнес слова, ради которых пришел. Пусть знает и с этим погибнет.

– Отец Иоанн, перед тем как благословил меня на поиск иконы, сказал: «Тот, кто торгует святынями родной земли, хуже собаки».

Альбина знала множество ругательств, оскорблений и проклятий на разных языках. Она их коллекционировала, это было ее тайное хобби. При этом, в ее понимании, слово «собака» было самым худшим из оскорблений. Эти животные ассоциировались у нее с представителями религиозно-партийной секты, известной под названием «коммунисты». Не исключено, что все было гораздо проще, и в одной из прошлых своих жизней она была кошкой…

Альбина молча захлопнула перед ним сейфовую дверь своего бункера, для надежности прислонившись к ней спиной. Почему-то она была уверена, то, что сейчас сказал этот сумасшедший, правда. Так и будет, но она не могла преодолеть себя и отдать этому бомжу очень дорогую, стоящую многие тысячи долларов доску. Если один раз проявишь слабость, назавтра придет другой хам и потребует что-то еще. Как говорят в Одессе: «Вначале, дай закурить, а потом, давай все остальное…»

Нет, никогда! С кем угодно, но не со мной, все что угодно, но без меня. И пусть все идет так, как должно идти, я не отступлю, не сверну со своей дороги, даже если этот путь к погибели. «Так и будет», – непроизвольно произнесла она вслух, и от этих слов ее пробил озноб. И она начала успокаивать себя, убеждая себя в том, что каждый гость приносит радость, если и не своим приходом, то уж непременно, своим уходом. Ее мысли прервал звонок городского телефона.

– Так, слухай сюда, – сердце ее сжалось, Альбина узнала этот гнусавый голос, она классифицировала его, как «носовой тенор».

– Готовь выкуп за своего хахаля. Даю тебе два дня. Шоб в среду у тебя было сорок тысяч долларов. Куда принести, я тебе после скажу. И никаких ментов, а то Мишаню своего живым не увидишь.

Она хотела крикнуть, что деньги у нее есть и она их привезет сейчас же, но на том конце дали отбой. Автоматический определитель показал тот же номер мобильного телефона. Сколько она его ни набирала, он не отвечал.

* * *

Ночи становились холоднее.

Тихон ночевал в одном из подъездов длинного дома, где жила Альбина. Подобрав код к входной двери, он устроил себе лежбище на лестничной площадке последнего девятого этажа. Питался он подаяниями, которые собирал на рынке «Виноградарь», расположенном через дорогу. В подъезде было холодно, и заснуть удавалось только под утро. Под утро ему приснился Афганистан и его последний бой, когда усилием воли он отвернул, летящую в него пулю. На той войне Тихон убил двоих. Сколько было убито в перестрелках, не считается. Когда стреляют все вместе, не знаешь, кто от чьей пули упал, чтобы не подняться. Другое дело, когда один на один, глаза в глаза.

Первый, был в Кабуле, где после призыва, он отбывал воинскую повинность в Советской армии. Во время комендантского часа их патруль задержал местного ловеласа, который возвращался от любовницы. Прикрывая друг друга, они продвигались по длинной улице столицы, ему не забыть ее название «Майванд». Улица уходила круто под уклон вниз и пролегала по дну древнего ущелья Гузарга между двумя горами Асмаи и Шир-Дарваз, а потом поднималась все выше вверх.

Мелкая пыль скрипела на зубах. Быстро темнело. К вечеру жара донимала не так сильно, как днем, с гор начинала струиться прохлада. Кабул, будто вымер, совсем недавно начался комендантский час, но все лавки и мастерские были закрыты. Попрятались громкоголосые уличные торговцы, которые продают свои цветастые товары с лотков или вывешивают их на показ на заборы и стены домов, а то и просто, грудами раскладывают на земле.

Из нагромождения темных лавок и будок ремесленников (жестянщиков, сапожников, портных), слышалось то возрастающее до визга, то приглушенное, лопотание на фарси. Ноздри щекотали доносившиеся отовсюду запахи восточных пряностей, аромат жареного шашлыка, дух свежезаваренного кофе, дым мангалов и гашиша. Там всю ночь кипит своя жизнь, не затихающая до утра.