В июне тридцать седьмого...

— Вот твоя комната, Григорий, — сказал Алексей Александрович. — Старших девок к тёще переселил. Ничего! Ей веселее будет... — В ту пору в семействе Каминских было уже не то шестеро, не то семеро детей, — младших Гриша путал. — Тесновато, зато тихо. Занимайся! — Хлопнув племянника по спине сильной рукой, сказал: — Эко ты, брат, вымахал в последние годы!

Действительно, и сам Гриша в крохотной комнатушке ощутил себя великаном. Казалось, повернётся — и обязательно что-нибудь заденет. Однако всё ему здесь нравилось: окно выходит в сад, сейчас утонувший в снегу; кровать у тёплого бока печки, столик, на котором стоит круглый будильник с циферблатом в виде солнца. На глухой стене он приспособил полку для книг, под кровать — гантели и коньки.

Но главное — это рабочая слобода. Молодец дядя! Поселился в таком замечательном месте.

Район вокруг Брестского вокзала был особым в Минске. Железнодорожный мост соединял Брестский вокзал с Виленским, и был этот мост своеобразной границей.

От Виленского вокзала рукой подать до городского центра. Здесь несколько мощённых булыжниками улиц, которые по вечерам освещают — нововведение! — электрические фонари, следуют один за другим роскошные особняки местной аристократии, администрации и богатых купцов, всё больше в стиле «русского модерна», на Питер и Москву минская знать оглядывается. Несколько улиц деловых: здесь ведут торговлю оптом и в розницу самые разные фирмы, и отечественные, и иностранные, и смешанные; торговые дома рекламируют самые разные товары — от корсетов новейших французских фасонов, брюссельских кружев и всемирно знаменитых ароматических сигар фабрики «Катык» до венской мебели, германских станков для текстильных фабрик и локомобилей. Совсем рядом знаменитый рыбный рынок (сюда ещё с первых гимназических классов любил приходить Гриша со своими друзьями — поглазеть): ежедневно выкладывают рыбаки на длинные прилавки из плетёных корзин серебристых карпов, остромордых щук, пучеглазых раков, выловленных в Свислочи и Немичи. Особая улица предназначена для развлечений: тут в электротеатре «Гигант» идут «лучшие боевики синематографического сезона»; к игорным домам, в дверях которых стоят величественные лакеи в ливреях с лампасами жутко неприступного вида, съезжаются поздними вечерами господа в костюмах «чёрная тройка» и белоснежных манишках («Чем они там занимаются?» — пытался угадать гимназист); а в ресторанах «Чикаго» и «Альказар» кутят провинциальные дельцы, и даже через зашторенные окна слышно, как поёт цыганский хор:

Наши гости!
Вам здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте!..

Совсем другой мир в рабочей слободе возле Брестского вокзала. Он милей Грише Каминскому, и люди, которые живут в слободе, милее и понятней. Здесь он свой среди своих. Ещё раньше, когда Гриша жил в Минске с родителями, он часто бывал тут у своих друзей. С каждым годом их у мальчика становилось всё больше и больше.

... Улицы немощёные, дома всё одноэтажные, построенные большей частью давно. Обитает в этих домах рабочий и конторский люд, почти все знают друг друга. Свои нравы и обычаи, дух независимости и демократизма. В слободу не очень-то любят заезжать и заходить по вечерам полицейские, а жандармским ищейкам, сыщикам с незапоминающимися физиономиями лучше не появляться. Предпочитало сюда не заглядывать и гимназическое начальство и классные воспитатели, а строгости в гимназии изрядные. Среди всяческих ограничений и это: воспитанники не имеют права появляться на улицах города после семи часов вечера.

Однако для гимназистов, живших в слободе, этот закон не писан.

И не было у Гриши Каминского большего удовольствия, чем независимая прогулка вместе с друзьями по слободе, по главной её улице, Московской, которая ведёт к железнодорожному мосту, два мира разделяющему.

Особенно любили друзья подниматься на этот мост. Под ним жила своей жизнью железная дорога: горели на путях разноцветные огни, перекликались маневровые паровозы, с грохотом проносились поезда, исчезая вдали... Дух странствий, путешествий, мираж неизведанного. Чаще билось сердце Гриши, он сжимал руку Лёве Марголину, говорил возбуждённо:

   — Всё у нас с тобой впереди. Мы обязательно увидим весь мир! Как замечательно жить, правда?

   — Правда... — отвечал его верный друг.

...Шестнадцать лет. Какая дивная пора жизни! Время телесного и духовного созревания, первые увлечения, обнажённость чувств в восприятии мира, мучительные вопросы: «Зачем я пришёл на эту землю? В чём смысл существования?..» И жажда знаний, стремление к новизне во всём, энергия действия, переполняющая тебя до краёв. И жизнь кажется бесконечной, смерти нет... А если уже в эти годы появилась высокая цель — приступы счастья почти постоянны: я знаю, для чего живу! У меня есть цель, и ей я полностью посвящу себя.