В двух битвах

Всей группой ушли дальше и присели лишь у станкового пулемета. Матросы, что находились близко, проснулись и подошли к нам. Куликов извлек из кармана кисет и угостил их табаком. Раскуривая козьи ножки, матросы молча слушали наше сообщение о положении на фронтах. И опять я не мог утерпеть, чтобы не разобрать вчерашний случай. А подытожил беседу пожилой пулеметчик Лесных. Тот самый солдат-«шубник», который в день прихода «отбрил», как говорили тогда моряки, Федора Ершова — матроса с крейсера «Красный Кавказ».

— Что верно, то верно. Сплоховали вчера наши. За это и поплатились. Фрицы хитростью и числом взяли. Больно ловко подкрались... Но и мы в долгу не остались, товарищ комиссар. Живым-то ни один не ушел. В общем, получается так: наши дремать не будут, а они лезть, куда не просят, зарекутся! Это точно!..

Так мы прошли всю траншею. За разговорами и не заметили, как появились первые признаки рассвета, пришлось распрощаться.

Прощаясь у командного пункта батальона с Курносовым, я вынужден был еще раз возвратиться к инциденту на «Шипке». Порекомендовал вызвать каждого, кто в ту ночь находился на обороне «Шипки», и заслушать объяснения. А потом провести обстоятельный разбор этого необычного случая отдельно с командирами отделений, взводов и рот.

— Завтра о происшествии в вашем батальоне будет знать вся бригада. Иначе и нельзя!

Комбат и комиссар встали. Взгляд Курносова говорил: «Не оправдываюсь. Виноват. Готов отвечать и нести самое строгое наказание».

— В партии никому не делается скидок и строжайше взыскивается за ошибку... Но, принимая во внимание, что это случилось с вами впервые, что вы чистосердечно сейчас признали и осудили свои ошибки и, самое главное, делом, в бою исправили их, ограничиваюсь объявлением вам выговора.

Уже когда мы с Виктором Куликовым направились к себе, Курносов догнал нас и, увлекая меня в сторону, необычно быстро заговорил:

— Товарищ комиссар, дела с людьми у меня совсем плохи. Три-пять человек в день — это не пополнение. Они даже не покрывают третьей части того, что выбывает ежедневно из строя. А после возни с «Шипкой» — совсем... Убедительно прошу вас — помогите пополнить батальон.

По тому, как говорил этот, безусловно, храбрый и волевой командир, я почувствовал его тревогу. Но помощи обещать я не мог. Лишь выразил надежду, что такой комбат, как Курносов, сумеет поддерживать порядок твердой рукой.

Шагая по неглубокому, обвалившемуся ходу сообщения, я думал о том, что людей у нас действительно не хватает. Через пару недель совсем нечем будет обороняться, и гитлеровцы без больших усилий прорвут оборону. А этого допустить нельзя.

Часов шесть я спал в этот день как убитый. Перед обедом намеревался сходить в санитарную роту первого батальона. Там собралось много раненых, доставленных после ночного боя. Хотелось навестить товарищей, поговорить с ними. Но пришлось задержаться. Телефонист подозвал к аппарату. Комиссар второго батальона Кареев доложил, что командир роты лейтенант Леснов применил оружие.

— Как это получилось?

— Еще не знаю.

Я не смог удержаться, чтобы не сказать Карееву несколько резких слов. Они относились всецело к слабости воспитательной работы в батальоне. Приказал задержать Лескова и немедленно доставить его на командный пункт.

Где тонко, там и рвется.

Леснов? Кто это Леснов? Вот не помню. Совсем не помню такого командира... Многих знаю, но этого, убей, не могу представить! В волнении я ходил по землянке, садился, вставал, снова начинал ходить.

Да еще и комбрига нет — ушел к артиллеристам.

Через некоторое время привели Леснова. Он вошел в землянку нагловатой, уверенной походкой в сопровождении офицера штаба батальона, молча вытянулся. Передо мною стоял парень лет двадцати двух, небольшого роста, щуплый, в потертой шинели. Худощавое лицо, светлые с рыжеватым оттенком волосы. Небольшие серые глаза его как бы говорили: «Вот я весь тут, что хотите, то и делайте, готов все принять по заслугам».

Несколько секунд мы молча изучали друг друга. Прерывая затянувшуюся паузу, я с возмущением спросил:

— Что же вы сделали?!

— Наистрожайше наказал старшину! — дерзко бросил мне в ответ Леснов. И, подумав немного, твердо добавил: — За невыполнение приказа...

— И вы считаете, правильно поступили?

— Может, не совсем, но порядок должен поддерживаться твердой рукой!

— Когда и откуда вы к нам прибыли? — Я у вас вторично. Последний раз пять дней, как вернулся, До этого лыжником был. Потом дней десять вместе с вами, Тут стукнуло меня. После госпиталя к вам снова попросился, — быстро, словно из пулемета, выпалил лейтенант, все время глядя мне в лицо своими неподвижными серыми глазами.

— Как посмели вы расправиться со старшиной? Это же бывалый, храбрый наш моряк!

— Все может быть... О бойцах он не заботился. Не обеспечил боеприпасами...

— Вы же преступление совершили.

— Я вас не понимаю. Я сделал то, что нужно. Может быть, превысил права? Погорячился? Виноват. Я не оправдываюсь. Буду отвечать. Готов ко всему, товарищ комиссар. А вот ослушанья не терплю! Вот судите теперь меня, хотите наказывайте лично. Дело сделано — и баста!