В двух битвах

— Значит, на «Шипке» без перемен? — вырвалось у меня, и я посмотрел на адъютанта старшего. Тот виновато опустил глаза и ничего не сказал. — Да, у вас действительно жарко было вчера. Согласен. Но вот плохо, мы-то в штабе ничего не знали об этом...

— Главный виновник — командир роты. Он прозевал. Потом собрал всех в роте и контратаку возглавил. Тяжелое ранение получил. Его отправили в госпиталь. Так что наказывать некого было. Посоветовались меж собой и порешили шума не делать да и вам мороки не создавать. А то расследования начнутся, опросы, допросы, почему не выстояли, где же бдительность... — тоном незаслуженно обиженного произнес Курносов. И, помолчав немного, продолжил: — Слов нет, промах был сделан досадный, но люди кровью искупили свою вину, товарищ комиссар. Считаю, те, кто остался в роте, из оборонявших «Шипку», поняли теперь яснее ясного свою ошибку.

— Конечно, притупление бдительности налицо, — заговорил молчавший до этого военком Гаврилин, недавно заменивший раненого Колдова. Свою вину он видел еще и в том, что молчаливо согласился с неправильными действиями командира батальона, и хотел теперь, хотя бы с опозданием, несколько поправить дело. — Мы об этом рассказали всем гвардейцам батальона, советовали извлечь уроки. Сегодня вечером прошли ротные партийные собрания. Завтра собирался вам об этом доложить подробным донесением...

— Так «подробно», как утром это сделал адъютант старший? Позвольте вам не поверить! Если бы вы вчера об этом доложили, сегодня узнали бы все. Урок этот — не только для виновников происшествия, но и для всей бригады. А вы за первой ошибкой — вторую...

— Да нет же, товарищ комиссар...

— Поздно оправдываться!..

— Вот этого-то и боялись, товарищ комиссар, — горячо заговорил Курносов. — Стараешься, из кожи лезешь, роты кровью истекают, а тут начнут ругать... — Снижая тон, он добавил: — Согласен, доложить нужно было. Но больно уж нехорошо у нас вышло. Признаюсь чистосердечно. Поэтому и приказал не шуметь сразу. Улягутся страсти, сами пообстоятельнее разберемся в причинах происшествия, а после этого и подумаем, как помудренее доложить о случившемся...

— То есть как «помудренее»? Обмануть командование бригады? Вы выражайтесь точнее.

— Товарищ комиссар, я начистоту все выложил. Никаких оправданий для себя не ищу, да и не умею этого делать. Пока мы разговаривали, блиндаж постепенно опустел. Остались в нем комбат, Гаврилин, Виктор Куликов и я. Услышанное продолжало меня беспокоить. Тягостное молчание длилось недолго. Я высказался откровенно:

— Ни комбриг, ни я не ожидали от вас подобного. Мы считали вас принципиальными людьми. А вы что? Вздумали успокоить нас ложным благополучием? Так дело не пойдет! И хотя вы оперативно восстановили положение, в какой-то мере поправили оплошность роты, но поправили более дорогой ценой, чем это можно было сделать. Если бы тут же доложили штабу бригады о потере «Шипки», ошибку вашу исправили бы не примитивно, как поступили вы. Комбриг подключил бы минометный дивизион. Сделали бы мощный налет по захваченной врагом траншее, и вы вернули бы ее с меньшими потерями. Понимаете меня? Следовательно, выводы мы должны сделать. И сделаем.

Оставалось пойти на «Шипку». Мне хотелось самому посмотреть траншею, поговорить с моряками, отбившими утерянную ключевую позицию.

Было два часа ночи, когда я и мои спутники начали пробираться по узкому, еще не расчищенному ходу сообщения. Изредка постреливали два гитлеровских пулеметчика. Один выпускал короткие очереди с правого берега Ловати, по второй позиции нашего батальона; другой — совсем рядом, прямо против нас разрывая тишину, прошивал «Шипку».

Встретила нас бодрствующая смена из старых моряков и сибиряков мартовского пополнения. Их возглавлял взводный командир Коробко.

— Ну, как дела?

— Хорошо, товарищ комиссар. Только один пулемет с той стороны, — Коробко показал в сторону фашистов, — неугомонный, остальные молчат.

— Не спится ему, — вставил хриплым голосом пожилой сибиряк.

— Вы ведь тоже не спите, — обращаюсь к нему.

— Разве можно! Русский человек один раз может только в дураках ходить.

— Лучше совсем не ходить в дураках.

— Что с возу упало, то пропало, товарищ комиссар. Это же война, а не игра. Что сделано, снова не повторишь. Один раз маху дали, никуда не денешься, факт. Но больше этому не бывать!

Словоохотливый старик сибиряк рассказал нам о своих наблюдениях за противником. У него сложилось убеждение, что фашисты не пожелают остаться битыми. Поэтому он и его товарищи держат ухо востро. Нам с Куликовым ничего не осталось, как разделить мнение сибиряка, похвалить за правильные выводы.