В двух битвах

— То есть, как это «какие»?! Странный вопрос. Вместе слушали Щербакова, и тебе еще не ясно?! Я перестаю тебя понимать, Андрей Сергеевич! Ты что, задался целью любыми путями спасти Глушкова? И кого? Пьяницу. Труса.

— Ты не горячись и не шуми, Константин Давыдович. Здесь надо не шумом брать, а спокойно разобраться. Гнев в этих случаях плохой помощник. Это ты должен знать... Щербаков не видел Глушкова возле себя. Ну и что из этого? Он много чего не видел. И обвинять Глушкова только за то, что во время боя его не видел главстаршина, с нашей стороны, по меньшей мере несерьезно.

— Выйди отсюда! — приказал комбриг телефонисту.

— Товарищ капитан первого ранга, я же на посту...

— Исполняй приказ!

Обескураженный матрос юркнул в дверь.

— Да ты, я вижу, и меня учить вздумал! — прошипел Сухиашвили. — Молод! Этого и Муравьев не позволял себе! А он дивизионный комиссар! Бывший начальник Политуправления флота! Понятно? А ты еще...

— Щенок, ты хотел сказать?

— Что я хотел сказать, это дозволь мне знать. Учить меня не позволю! Молод!

— Я в учителя к тебе не навязываюсь! А вот разобраться надо! И шумишь, горячишься ты напрасно. Вот, к примеру, пробился бы противник на нашу вторую позицию. Люди Теплянинова, отбиваясь, кровью истекали. Я принимаю участие в бою где-то недалеко от командира батальона, он меня видит. А ты в это время где-то во фланговом подразделении завяз — связь у вас порвалась, он тебя не видит и не знает, где ты. После боя командарм, беседуя с Тепляниновым, осторожненько поинтересовался: «А какие указания давал вам комбриг в самый напряженный момент боя?» А он ответил бы: «Никаких не давал. Да я его и не видел». Командарм бы принял решение отстранить комбрига от должности. Как бы ты реагировал на это?

— Этого не могло быть!

— Нет, ты не уходи от вопроса, а ответь, что бы ты сказал на это? Назвал бы ты такое решение обдуманным, правильным справедливым?

Комбриг молчал. Его большие темные глаза были широко раскрыты и в упор смотрели на меня.

— Не желаешь ответить? Или очень трудно на это ответить? Согласен. Трудно, нелегко ответить. А такая ситуация вполне могла случиться. Вот поэтому я и советую без торопливости разобраться...

— Выходит, я, по-твоему, горячусь, как мальчишка занимаюсь самоуправством, а ты, видите ли, справедливый судья и...

— Не будем устраивать перепалку, — не желая разжигать страсти, продолжал я спокойно. — Слов нет, сигнал серьезный и заслуживает внимания. Мы его проверим. Твои бурные эмоции мне вполне понятны. Если подтвердится факт, тогда накажем самым строгим образом. Но это, повторяю, мы сделаем тогда, когда подтвердится его трусость, во что, признаюсь, я очень мало верю. Глушков способен напиться допьяна, наделать глупостей, но он не способен трусить, прятаться в блиндаже в то время, когда его батальон ведет тяжелый бой...

— Кровью истекает!

— Пусть будет так...

Минут десять еще мы «крупно» разговаривали. Сухиашвили постепенно остывал. Прошло еще несколько минут, и гнев его совсем улегся, он успокоился, позвал телефониста, присел, вытер платком вспотевшую бритую голову и закурил.

— Ну что же, комиссар, давай подождем, проверим, жизнь рассудит, кто из нас прав. Оптимизм твой — дело хорошее, но и ему нужно знать предел.

Сухиашвили вызвал помощника начальника оперативного отделения. Лейтенант Халин коротко доложил о положении дел в частях. Отпустив лейтенанта, комбриг сказал мне несколько примирительных слов и, не раздеваясь, прилег на нары. Под его грузным телом тонкие сосновые круглячки жалобно заскрипели. Он тут же крепко уснул.

Сообщение Щербакова и заявление комбрига заставили меня срочно разобраться с делом Глушкова. В ту же ночь я поручил исполняющему обязанности секретаря партийной комиссии старшему батальонному комиссару Ломакинову пойти к Морозову, проверить, где был и чем занимался во время последнего боя Глушков.

Рослый, коренастый, немного неповоротливый, одетый в морскую форму, Ломакинов внимательно выслушал поручение задал несколько вопросов и, уяснив задачу, направился а третий батальон. С полудня следующего дня установилась тишина. Только в воздухе уже два часа кряду надоедливо кружился немецкий «костыль». Он выискивал цели для артиллерии и авиации, производил съемки нашего расположения.

В политотделе только что закончилось совещание. Когда я возвратился, Ломакинов подошел ко мне. Интересуюсь у него результатами расследования.

— Чепуха, — ответил с улыбкой Ломакинов, — никаких оснований для обвинения, наоборот...

Я попросил его больше пока ничего мне не рассказывать. Сообщение Ломакинова мне хотелось послушать вместе с Сухиашвили. Комбриг был по характеру упрямым человеком, и в таких случаях разубеждать его лучше всего фактами.

Разговор состоялся не сразу: комбрига не было на месте. Когда он пришел, я сказал ему о возвращении старшего батальонного комиссара, предложил поговорить с ним.

— Небось уж знаешь все, расскажи, — повесив шинель и усаживаясь на табуретку, довольно добродушно проговорил комбриг.

— Нет, не знаю. Ждал тебя, чтобы вместе послушать.