В чистом поле: очерки, рассказы, стихи

«Деревушка вблизи Тюмени, где березы и тополя… Перед нами на обозренье не фамильное чье-то именье, а общественная земля! Мы идем Кармаком, степенны, трое – выходцы из крестьян. Землепашцев взыграли гены! Остальное – налет и пена, остальное – пустой бурьян! Я сто лет не бывал в деревне и готов услужить, поверь, деревенской – в шали – царевне: как послушен светло и древне ей колодезный ,журавель! В общем, здешний пейзаж, что надо! Неприметная в Кармаке, вот денисовская ограда, никакого тебе парада, домик крохотный на замке. Во дворе – мотоцикл с коляской, да синицы, да воробьи… Будто вышли из русской сказки эти окна, эти салазки, в куржаке все – друзья мои! Нам хозяин дверь отпирает, мы с морозом несем дрова, вот печурка уже пылает, и коньяк на столе играет цветом солнечным – торжества! Понемножечку разместились, как приличествует гостям, потихонечку угостились, по «единственной» причастились, рады всяческим новостям! Нам Денисов стихи читает. Мы пока не кричим «Ура», – наши губы с мороза тают, наши души предпочитают всё вобрать в себя до утра. Па пустое не отвлекаться (благо, наш графин не пустой), «За здоровье крестьянской нации!» – по какой такой облигации пал нам выигрыш золотой? По какому святому делу одаряет нас грешных жизнь? – Хорошо и душе, и телу, кто- то близок уже к пределу, и э/сена не гремит: «Сдержись!» Свищут жизненные метели… У судьбы слепой в кулаке, неужели мы, в самом деле, позабудем, как песни пели у Денисова в Кармаке?..»

Да, незабываемое! А сосед, квалифицированный огородник Шумский, еще научил меня в ту пору и практическим премудростям засолки огурцов, выращиванию петрушки, лука, а главное – умению выложить дымоходы в кладке избяной печки, без нее не обойтись было и в светлые минуты наших романтичных посиделок «вблизи Тюмени!»

Этих знаний, упущенных в деревенском детстве, мне было достаточно и в дальнейших периодических наездах в свою избу, которая стала тихим пристанищем для сочинительства, а не для убойных аграрных дел, на которые все пристальней расходовал свое огуречно-чесночное вдохновение сопредельный гуманитарий.

Еще во время одного из моих дальних загранплаваний, пока я штормовал в Тихом и Индийском океанах в качестве дублера третьего механика дальневосточного сухогруза, Сережа построил баню, «приватизировав» солидный кусок моей земельной территории – передвижкой пограничного забора. Затем возвел баню №2, из первой, потеснившую мой огород, как я называл – банной «стеной плача», сделал склад-музей, где хранил веники, пучки целебных трав, задушенных шпагатными завязками, и старинные реликвии – четыре мятых самовара, принесенных с помойки-свалки, там же раздобытый ржавый угольный утюг и еще пару подозрительных башмаков типа «прощай, молодость».

Далее стуки шумского топора-молотка раздавались при возведении кособоких сараев. Ах, подводил глазомер подслеповатого мужичка, учившегося когда-то плотницкому делу – «не настоящим образом». А я, намаявшись звуками монотонной топорной «музыки», как-то сказал мастеру: «Сменил бы ты орало на перо!» Сережа ответил тем, что забил гвоздями-сотками калитку в совместном заборе, через которую мы ходили в «гости» друг к другу. И по банному делу. Обнаружив заколоченный и для большей неприступности заваленный навозом «дружеский проход», понял я, что баню надо строить свою, суверенную. К тому и приступил, взяв за ориентир окуневскую баню «по-черному», где в детстве так хлебнул угара, что едва отпоили парным молоком…