В чистом поле: очерки, рассказы, стихи

А как исчез с поста бухгалтера паренек Коля, который дивил нас несвойственными времени манерами и характером, вряд ли кто теперь расскажет. Коля соседствовал столом с Таней и писал ей любовные записки, стесняясь признаться в своих чувствах вслух. Еще Коля был исключительно пунктуален и аккуратен как бухгалтер, можно огласить забавные моменты его деятельности. Одна из них. Приехал как-то в Тюмень главный редактор журнала «Урал» Валентин Лукьянин. Зашел в Союз, чтоб поставить печать на командировочном удостоверении. «Не могу! – сказал Коля. – Почему? – подивился редактор. – Я писатель из Свердловска! – Вас нет в списках! – твердо ответил Коля. – Причем тут списки, я приехал сам по себе! – Все равно не могу без Шермана Евгения Григорьевича. – А где Евгений Григорьевич? – Евгений Григорьевич в отъезде, будет через неделю…»

С Сережей Шумским отношения мои складывались в 70-х – больше из дачного соседства в железнодорожном поселке Кар- мак. Сергей, как временный «соломенный вдовец», за 130 советских рублей купил там избу, где в избяном темном углу жил наследственный – от прежней хозяйки – белый мизгирь (паук). Ни на паука, ни на его паутинную сеть, ловившую мух и комаров, Сережа долгое время не покушался, хвастаясь «толковым» сожителем перед заезжими гостями.

Еще во внутренних покоях избушки Шумского голубел рукомойник со звонким соском, как у всякого почтенного, старой закалки, человека, томился чугунок горошницы на плите, пахло кулагой, квасом, суточными щами. Сережа любил и чаи. Пил их без сахара, зная секрет заварки, то есть – после второго «бурления» воды в чайнике.

Еще за приземистой печуркой в избе, низким, просевшим, как в военном блиндаже, потолком – серел топчан при двуспальном ложе, а торцом к простенку, с картинкой из журнала «Крокодил» при нем, значился стол с приделанной белой кривой ногой из ошкуренной осиновой жерди. Глядя на это произведение не затертой мысли, думалось, что проживет оно если уж не до самого светлого будущего, то до какой-нибудь «этакой» даты – несомненно!

В наследство от старой хозяйки избы Сереже достался пёсик по кличке Тобик. Был он в годах и вскоре помер. Возник лохматый Мурзик. Он больше торчал в нашем дворе. Мария подкармливала его вкусненьким. А Сережа обижался: переманили собаку! Мурзика убили путейские рабочие. Убили и бросили на платформу проходящего товарняка. Жаль, ласковый был песик. А много позднее в ограде Шумского появился Верный. Типа овчарки, но не овчарка. Здоровенный, злой, он мог сорваться с цепи, напасть на человека. Покусал Аню – кассира железнодорожного вокзала. Это было уже в демократические времена, когда даже у псов «крыши ехали». Шумский приговорил Верного к расстрелу. А поскольку Сережа ни в чьих вооруженных силах никогда не состоял, следовательно – не имел дела с оружием, нанял для исполнения местного «латышского стрелка». Тот и управился…

В соседстве Сережи, также по дешевке, приобрел и я заколоченное досками жилище. Избы наши и приусадебные земли разделял общий забор. Мы ладили вначале не только по-соседски, но и по-дружески. Ходили по грибы, зимой торили лыжные тропы, летом совместную окрошку «из сорока компонентов» делали. Как травник-знаток, сосед делал спиртовые снадобья на целебных корешках. В карманах и в портфеле носил снадобья в пузырьках и во фляжках. Потому слыл «в культурном слое Тюмени» за оригинала. Да и вообще начальное кармакское обитание было полно, во всяком случае – для меня, света и романтики. Отмечали это и мои тюменские гости, которых из-за невозможности разметить в моей 26-метровой городской «хрущевке», возил я в Кармак. Вот как вспоминал о кармакском гостевании поэт из северного города Мегион Сергей Лыткин: