На губах у него играет легкая улыбка, и он пожимает плечами:
— Тебе лучше знать, ты же меня создала.
Я фыркаю:
— Действительно. — Но я не знаю, как сделала это. Ну, я знаю как — я прошептала тайные писания заговаривающей смерть мертвому мальчику. Что я не понимаю, так это то, как этот мой дар вернул его к жизни. — Ты помнишь день, когда мы встретились? — спрашиваю я. Тишина ночи поглощает мои слова.
— Помнится, ты говорила, что поцеловала меня. — Я слышу иронию в его словах.
У меня вырывается смешок.
— Разумеется. — Забавно, что я краснею от чего-то настолько невинного. — Прошу отметить, что это скорее было желание жизни, или молитва за здравие, или…
— Рот в рот? — говорит он, и мне хочется его стукнуть.
Я изо все сил стараюсь сдержать грозящую выскользнуть широкую улыбку.
— Полагаю, ты пытаешься поблагодарить меня. Не за что. — На это он смеется.
— Но я помню начало, — говорит он. В голосе у него задумчивость, заставляющая меня вглядеться в Грача. По-настоящему. Он снова зажигает одинокую свечу в нашем кривом подсвечнике. Он будто погружается в воспоминания, когда тени начинают плясать на его лице. — Я помню голод. Страшный голод. — Его рука невольно движется к животу, когда призрак прошлого настигает его. — Я не знал своего имени и откуда я взялся, но я был жив. Я не понимал, почему это знание имеет для меня значение, потому что не помнил своей смерти. Но знал, что я был жив. Снова. — Он поднимает голову. — Благодаря тебе.
Его слова — удар, но в хорошем смысле. Благодарность наполняет его голос. Я понимаю, насколько значимее мог бы быть мой дар в правильных руках.
Он опустошает ящик для молочной тары и переворачивает его, ставит сверху канделябр.
— Ворона всегда была с тобой? — спрашиваю я.
Он расчищает каменный порожек от листьев, чтобы нам было где присесть. Я собираю в кучу старые костюмы и истрепанный плед, чтобы подложить под спины.
— Кажется. Я не чувствовал себя в этом мире целым — не знаю, есть ли в этом смысл.
Он отодвигается, вытягивая ноги. Его лодыжки свисают с края. Я сажусь рядом в позе лотоса. Моя голая коленка касается его бедра. Что-то есть в этом прикосновении более значимое, чем то, что я испытывала ранее. Мы будто части друг друга. Тот день навсегда нас связал. Заговаривающая смерть и проводник душ.
— Куда ты пошел? — спрашиваю я его.
Я не помню, что случилось потом. Я проснулась несколько дней спустя, когда смертный грипп отпустил меня. Я пыталась расспрашивать дедулю о том, что случилось с мальчиком, но он отказывался говорить. Только настаивал, чтобы я никогда больше не пыталась заговорить смерть мертвых. Я послушалась.
Грач вытягивает сухой лист, запутавшийся в бахроме моих обрезанных до шорт джинсов. Крутит его между пальцев.
— Я пришел в себя, когда брел вдоль шоссе. Я потерялся. Солнце скрывалось за стоянкой для грузовиков. Я не знал, в какой стороне дом или есть ли он у меня вообще. Но голод гнал вперед.
Я тяжело сглатываю. За все эти годы я никогда не слышала и половину его истории. Каждое его слово пробирает меня до мозга костей.
— Та женщина, кажется, ее звали Альма, нашла меня. Тощий ребенок, прячущийся посреди ночи в замызганной ванной на стоянке грузовиков.
Этот образ разбивает мне сердце. Я сжимаю его руку в молчаливом сожалении.
— Она посмотрела на пустую коробку для ланча, которую я стащил в автомастерской. Там была только корка от сэндвича и немного холодного кофе в термосе. Это едва притупило голод. Уверен, она испугалась, но повела себя так, будто найти меня там было обычным делом.
Его радостная улыбка чуть ослабляет узел моей вины.
— Полчаса спустя я уже дремал на красной лавке закусочной в чистой сувенирной футболке штата Джорджия и с полным животом оладий. Пока голоса правопорядка не появились забрать «беглеца». Так они звали меня. Я не мог сказать, что я беглец, но я точно знал, что дома у меня больше нет. Потом появилось это чувство, срочное, немедленное — что-то во мне велело подняться. Выйти наружу. Полицейские бросились за мной через дверь закусочной. Они пытались меня остановить. Вели себя, будто я дикое животное, готовое сбежать. Асфальт под босыми ногами был ледяным. Дыхание от холода вырывалось облачками. Небо заполонили звезды, и мне хотелось присоединиться к ним. — Грач хлопает по груди, показывая, где зародилось это желание. — Офицер говорил мне не бояться, говорил, что я в безопасности. Я открыл рот ответить, что не боюсь, но вместо этого вырвался «кар». Такой громкий, что казался неземным. И в мгновение ока в глазах потемнело и полицейские исчезли, а разум потух.
— Ворона, — мои слова шепотом разносятся по пещере.
Он задумчиво кивает.
— Так происходит каждый раз прямо перед тем, как я исчезаю отсюда. Но я благодарен ей. Вороне. Она позволила мне пережить ту первую зиму.
В пещеру залетает заблудший светлячок, подобно пульсирующему свету, который исходит от потерявшейся души.