V.

Очень любил в «Колокольчик и Пес»
Юный Шаблон забредать,
Танцевать на столах да песни орать,
И своих дружков развлекать.
А женушка дома сидела одна,
И болела душа у нее,
Но без четверти шесть каждый вечер как штык
Он в пабе опять гнул свое. Пока
Не настал теплый вечер, а месяц был май,
И Шаблон объявил так, чтоб слышал любой:
Вы, ребята, давайте теперь без меня,
Мне осточертела вся эта возня,
Шаблон сейчас пойдет к себе домой.
[Во времена поблагополучней тут вступал хор младших оперативников МИДа:]
Что это? Как это? И отчего
Перемена такая вся вдруг?
[На что Шаблон отвечал:]
Самый жалкий на свете прохвост – это я,
Расскажу вам, друзья, ничего не тая, –
Собирайтесь-ка, парни, вокруг:
[Припев:]
Я только что родил отличного парнишку,
Херберт, к черту, Шаблон его звать.
Он – то, что надо,
Папаше лучшая награда,
Хотя мне ему подгузники менять.
Не знаю, когда мы это успели,
Ведь я был каждый вечер бухой.
Но он красив и пухл, как ливерный пирожок,
И похож на свою мамку – вот поэтому, дружок,
Шаблон сейчас пойдет к себе домой
(Молочник в курсе)
Шаблон сейчас пойдет к себе домой.

После ванны, вытершись, снова в твиде, Шаблон постоял у окна, праздно поглядывая на ночь снаружи.

Наконец в дверь постучали. Наверняка Майистрал. Быстро дернуть взглядом по комнате, не валяется ли где бумаг, чего-нибудь компрометирующего. После чего к двери, впустить судосборщика, которого ему описывали как похожего на корявый дуб. Майистрал стоял перед ним ни дерзко, ни робко – просто существовал: седеющая голова, неопрятные усы. От нервного тика в верхней губе казалось, будто крошки еды, застрявшие в волосках, тревожно вибрируют.

– Он из благородной семьи, – с грустью поведал Мехемет. Шаблон попался в ловушку, спросив какой. – Делла Торре, – ответил Мехемет. Delatore, доносчик.

– Что с людьми на Верфях, – спросил Шаблон.

– Нападут на «Хронику». – (Обида, уходящая корнями еще к забастовке 1917 года; газета опубликовала письмо, в котором забастовка осуждалась, а вот на ответ равного времени не выделила.) – Несколько минут назад митинг прошел. – Майистрал изложил ему краткое содержание. Шаблону все возражения были известны. Рабочим из Англии выплачивают колониальное содержание; местным судоремонтникам платят только обычную зарплату. Большинству бы хотелось эмигрировать, особенно после сообщений Мальтийского трудового корпуса и других рабочих бригад из-за рубежа о том, что вне Мальты платят больше. Но как-то пошли слухи, правительство-де отказывается выдавать паспорта, чтобы держать рабочих на острове, а не то пенсия не светит. – Что им еще делать, как не эмигрировать? – Майистрал отвлекся: – С войной количество рабочих на Верфях утроилось по сравнению с тем, что было раньше. А теперь Перемирие, их уже увольняют. А если не считать Верфей, работы не так-то много. Всех прокормить не хватит.

Шаблону хотелось спросить: если вы им симпатизируете, зачем тогда доносить? Информаторами он пользовался, как поденщик своим инструментом, и мотивов их понять никогда не старался. Обычно он предполагал, что ими руководят просто какие-то личные счеты, желание отомстить. Но такое он и раньше в них видел: преданы той или иной программе – и все равно помогают ее разгромить. Вольется ли Майистрал в авангард толпы, штурмующей «Ежедневную хронику Мальты»? Шаблон хотел спросить почему, но едва ли мог. Не его это дело.

Майистрал рассказал ему все, что знал, и ушел, бесстрастный, как и раньше. Шаблон закурил трубку, сверился с планом Валлетты и пять минут спустя уже упруго шагал по Страда-Реале, следя за Майистралом.

То была обычная предосторожность. Применялся, разумеется, некий двойной стандарт; ощущение тут такое: «Если он доносит мне, будет доносить и на меня».