Уцелевший

К тому времени эти мрази зажгли фонари, штуки три, и моя комната была хорошо освещена. Пытки продолжались, наверное, часов шесть. Они кричали, били, снова кричали, пинали и опять били. Они сказали мне, что все мои друзья мертвы, сказали, что уже отрезали им головы и что я стану следующим. Они сказали, что подстрелили американский вертолет, убили всех. Они были полны спеси, гордости и хвастовства. Они говорили, что в конце концов убьют всех американцев в своей стране: «Мы убьем вас всех! Смерть Сатане! Смерть неверным!»

Талибы с ликованием подчеркнули, что я тоже неверный и что жить мне осталось совсем недолго. Я бросил косой взгляд на тот железный прут, возможно, на мою последнюю надежду. Но на их провокации я не ответил, а продолжал придерживаться легенды, продолжал утверждать, что я доктор.

Потом один из деревенских мальчишек зашел в дом. Ему было лет семнадцать. Я почти уверен, что он шел с одной из групп, мимо которых я проходил на пути сюда. На лице у него было начертано то, что теперь я зову Взгляд. Да, тот самый взгляд. Насмешливая ненависть ко мне и моей стране.

Талибы позволили ему зайти и понаблюдать, как они меня избивают. Парню это очень нравилось – я сразу понял, что они считали его «своим». Ему позволили сидеть на кровати, пока террористы лупили изо всех сил по повязке на моем левом бедре. Мальчишка был просто в восторге. Он все продолжал водить краем ладони по горлу и смеяться: «Талибан», хе? «Талибан»!» – я никогда не забуду его лицо, его усмешку, его Взгляд, полный триумфа. Я все продолжал смотреть наверх, на железный прут. Парню тоже очень повезло.

Потом те, кто меня допрашивал, нашли лазер от ружья и камеру и захотели сфотографировать друг друга. Я показал им, как использовать лазер, чтобы сделать фотографии, но показал неправильно – сказал смотреть прямо на луч. Я думаю, последнее одолжение, которое я сделал для них – в итоге ослепил целый отряд этих ребят! Потому, что этот луч должен выжечь им всю сетчатку. Ничего личного, парни. Просто бизнес.

После этого где-то в полночь в комнату вошел новый участник событий в сопровождении двух помощников. Я понял, что это был старейшина деревни – маленький старичок с бородой, который пользовался большим уважением всех местных жителей. Талибы тут же вскочили с мест и отступили, когда старик подошел прямо к моему распростертому на полу телу. Он опустился на колени и предложил мне воды в маленькой серебряной чашке, дал хлеба, а потом встал и повернулся к талибам.

Я не знал тогда, что он им сказал, но, как оказалось позднее, он запретил им забирать меня. Думаю, они знали о запрете, прежде чем пришли сюда, иначе меня бы уже здесь не было. Но в голосе старейшины чувствовалась непоколебимая уверенность в своей власти. У него был тихий и тонкий голос, но очень спокойный и уверенный – никто не смел говорить прежде, чем он умолкал. Никто его не перебивал.

Они не сказали ни слова, пока эта могущественная маленькая фигурка диктовала им закон. Племенной закон, я думаю. Потом старейшина ушел. У него были походка и осанка, которые присущи только людям, не привыкшим к неповиновению. Его можно было увидеть за километр – это был как афганский инструктор Рено. Боже! Что бы Рено сказал, если бы увидел меня сейчас?

После того как старейшина ушел, где-то около часа ночи они внезапно решили, что с меня довольно. Надеюсь, у них очень болели глаза.

Их лидер – тот, кто отдавал приказы, – был довольно худым и почти на голову возвышался среди остальных. Он вывел своих парней на улицу. Я слышал, как они уходили, мягко двигаясь по тропинке, которая вела из Сабрэя в горы. Снова меня оставили одного, сильно истекающего кровью, покрытого синяками, до бесконечности благодарного старейшине. Я начал отключаться в какое-то полузабытье и боялся, очень боялся, что эти ублюдки вернутся за мной.

Бум! Внезапно дверь снова распахнулась. Я почти выпрыгнул из новой афганской ночной пижамы от испуга. Неужели вернулись со всем необходимым для казни? Мог ли я подняться и снова сражаться за свою жизнь?

Но это был Сарава. Я должен был спросить сам себя, кем он был на самом деле? Донес ли он кому-то? Был ли он сам в жестоких когтях «Талибана»? Или горцы просто пришли за мной, ворвались сюда, пока никто не видел?

Мне все еще не рассказали о принципах этого локхай. Вероятно, потому, что они не умели говорить по-английски, но в любом случае, у меня не было другого выбора – лишь доверять жителям деревни. Это было моим единственным шансом на выживание.

Сарава нес маленький фонарь, с ним в дом вошло несколько его друзей. Я почувствовал их присутствие, но не мог ничего разглядеть в полутьме, тусклом мерцающем свете, во всяком случае, не в моем состоянии.