Уцелевший

Я лежал в полном изнеможении. Довольно скоро, я думаю, часов через шесть, меня перенесли в дом, четверо афганцев затащили койку внутрь. Мне дали чистую одежду, и это было лучшим впечатлением после первого глотка воды. Я надел мягкую афганскую одежду – широкую рубашку и мешковатые штаны, невероятно удобные. Теперь я практически чувствовал себя человеком. На самом деле мне дали два набора одежды, почти одинаковых – белый для дневного времени, черный для ночного.

Единственная заминка произошла, когда я снимал свою потрепанную форму солдата США. По сути, мне надо было снять только камуфляжный верх. Плечо все еще до ужаса болело, и ребятам пришлось мне помочь. Когда они увидели кое-какую экстравагантную татуировку на моей спине – половину трезубца SEAL (у Моргана – вторая половина) – они чуть в обморок не попадали.

Они решили, что это какая-то боевая эмблема племени, что, по сути, было недалеко от правды. И тогда афганцы подумали, что я могу быть воплощением самого дьявола, и пришлось долго убеждать их, что я доктор. Надо было говорить что угодно, чтобы они перестали думать, что я был особым воином Вооруженных сил США, человеком, носившим мощный символ вуду на спине, что я был злом, которое определенно в один прекрасный день сотрет их с лица Земли. К счастью, мне удалось выиграть этот спор, но ребята были рады, когда на меня удалось надеть рубашку. Они даже помогли спустить вниз рукава, чтобы скрыть верхнюю часть предплечья, где татуировка была видна.

Когда мои спасители собрались уходить, уже вовсю улыбались мне, и до конца моего пребывания в деревне я стал для них доктором Маркусом.

Моей финальной просьбой было отнести меня к помойной яме, чтобы сходить в туалет, и они отнесли и помогли принять традиционную афганскую позицию для этой операции. Я помню, как опрокинулся на спину, что заставило парней беспомощно рассмеяться.

Однако афганцы вернули меня обратно на койку в целости и сохранности, и тут я внезапно с ужасом осознал, что они убрали мое ружье. Я потребовал отчета о его местонахождении, а парни изо всех сил пытались мне объяснить, что они должны были убрать его, локхай или не локхай. Если талибы зайдут в эту комнату, они не поверят, что я раненый доктор, во всяком случае, не с таким боевым ружьем. Локхай или не локхай.

Но тогда я не понял их, да и вряд ли мог что-нибудь сделать. Так что я просто выкинул этот вопрос из головы.

Когда они наконец оставили меня совсем одного, уже начали опускаться сумерки.

Я попил воды и поел немного плоского хлеба, который пекут тут, на Востоке. Местные жители предложили мне теплого козьего молока, в которое нужно было макать хлеб. Но это сочетание было самой отвратительной дрянью, которую я когда-либо пробовал. Меня чуть не вывернуло, и я попросил убрать молоко, заверив, что это противоречит моей религии! Поэтому я просто ел этот жесткий, пресный хлеб всухомятку. Но я был благодарен этим парням и всячески пытался это показать. Боже, ведь я мог бы уже лежать мертвым в горах.

И теперь я снова остался один. Я оглядел комнату, впервые обратив внимание на то, что меня окружает. Толстый тканый афганский ковер покрывал пол, разноцветные подушки были разложены у стены, повсюду висели вырезанные орнаменты, но не было картин. В окнах стояли стекла, и через них я видел другие дома с соломенными крышами. Здесь жили определенно искусные строители, но я не знал, откуда они брали строительные материалы, камни, стекло и солому.

В комнате стоял очень большой запертый деревянный короб. Там, как я потом узнал, лежали самые ценные вещи каждого члена этой семьи. Их было не так много, поверьте мне. Но тем, что было, они делились со мной.

Мне дали пару одеял, и по мере того, как наступала ночь, я понял почему. Температура резко упала от удушающей дневной жары практически до нуля.

Я заметил, что в одном углу комнаты стояла старая железная дровяная печь, где, как я позже узнал, они каждый день пекли хлеб. Здесь существует своя система. Два главных дома в деревне пекут хлеб на всех, и потом его разносят по другим домам. Трубы я не увидел и поэтому начал раздумывать, куда девается весь дым, когда начинают топить печь.

И это я тоже скоро узнал. Ответ: никуда. Дым от дров клубился по моей спальне.

Я постепенно провалился в полудрему, хоть мои раны все еще и болели, к счастью, инфекции не было. Уя, Сарава!

Дверь в мою новую резиденцию была довольно мощной, но в косяк входила очень плохо. Она бы сдержала ветер и дождь, но афганцам приходилось очень сильно толкать ее, чтобы открыть. Я уже это заметил и знал, что в комнату нельзя зайти, не разбудив при этом меня, так что у меня не было необходимости постоянно быть начеку.