Уцелевший

Казалось, он внезапно вырвался из долгого, кошмарного сна, где обитали чудовища и бродили негодяи; увидел, наконец, дневной свет. Увидел, кстати, в буквальном смысле. Как и ожидали, солнце засияло уже на высоте нескольких десятков ярдов.

Мозг Итона заработал с прежней быстротой и ясностью. Ужас и отчаяние, порожденные исчезновением Флер, отступили.

Голубое небо сверкало над головой. Де Ришло глянул вниз и подметил весьма любопытную, зловещую подробность. Туман не просто стлался над самой землей, он сосредоточился исключительно у Кардиналз-Фолли, окутывая поместье непроницаемой мглой, над которой, словно мачты потонувшего корабля, выступали длинные средневековые трубы.

* * *

Остальная местность — луга, рощи, фермы — купалась в солнечном свете майского дня...

Рекс пристроился в кокпите рядом с Ричардом. Он добровольно принял обязанности штурмана и тоже почувствовал, что измученное потерей Танит сознание понемногу проясняется, работает проворно и четко. Американец разложил на коленях карты, вооружился карандашом.

Герцог и Мари-Лу, в тесноте да не в обиде расположившиеся позади, молчали. Де Ришло просто не мог сказать ничего достаточно ободряющего, а женщина была слишком занята собственным несчастьем. Осторожно взяв руку Мари-Лу, герцог ласково сжал ее и вновь отпустил.

Мари-Лу посмотрела на него с благодарностью. Потом приблизила губы к уху француза и, стараясь перекрыть гул мотора, поведала о странном сне, в котором бродила по сводчатой готической келье и читала книгу на совершенно и всецело неизвестном ей языке.

Де Ришло уставился на молодую женщину заблестевшими глазами, в свою очередь закричал прямо в ухо собеседницы, но слов Мари-Лу полностью не разобрала, ибо Ричард, закладывая довольно крутой вираж, форсировал двигатель.

Из разобранного явствовало, что герцог чрезвычайно заинтересован. По рассказу Мари-Лу, обтянутая косматой звериной шкурой книга была знаменитым Красным Кодексом из Эпина, великолепным трактатом по магии, принадлежавшим некогда ныне угасшему роду Инвернагайльских Стюардов. Книга считалась утраченной бесследно, легенда же гласила, будто читать ее могли только люди, надевавшие на голову железный обруч.

— ...Поняла хоть что-нибудь? Запомнила? — кричал герцог, перекрывая рев двигателя.

Мари-Лу изо всех сил напрягла память.

— Одну фразу... Там был старинный пожелтелый пергамент! Буквы совсем не похожи на современные нам алфавиты! Во сне понимала, но сейчас ничего не помню!

Разговаривать было чересчур затруднительно, и Мари-Лу замолчала.

Делая около сотни миль[52] в час, они проносились над юго-восточными графствами — полями, лесами, холмами, густыми изгородями, казавшимися с такой высоты узкими темными полосками.

Прежняя жизнь осталась где-то далеко позади, внизу, в немеряных далях. Время словно прекратило существовать. Наличествовала только воля добраться до цели, желание настичь, схватиться и, по возможности, обезвредить. Все мысли стремились лишь к Парижу.

Там ли Моката? Не ускользнет ли, не растворится ли в суете огромного города?

Они миновали береговую черту и понеслись над свинцовыми водами Ла-Манша. Ричард заложил новый крутой вираж и лег на прямой курс.

Солнце понемногу садилось, тонуло в темном слое вечерних облаков. Минут через пятнадцать аэроплан пересек по воздуху французскую границу.

Они приземлились в Ле Бурже.

Посадочные полосы тонули в таком же тумане, какой висел над Кардиналз-Фолли. Местные службы наотрез отказались разрешить посадку, но Ричард без колебаний солгал по рации, что машина терпит бедствие и катастрофически снижается. Француз выругался, и несколько секунд спустя сигнальные ракеты пронзили серую пелену, взмыли вертикально, обозначили отведенную дорожку.

Ричард садился полностью доверяясь альтиметру. Машина ударилась колесами, едва не перевернулась, Итон резко потянул ручку. Та не поддавалась. Рекс ухватился чуть пониже, вложил в рывок всю свою исполинскую силу, и самолет выровнялся, покатился по бетону, постепенно замедляя ход.

Они машинально, вполуха выслушали брань служащих, которые сразу определили: аэроплан целехонек. Итон подписал обязательство уплатить весьма солидный штраф и явиться в суд.

Таможенный досмотр прошел быстро.

Четверка остановила такси, втиснулась в кабину и устремилась к центру Парижа.

Клаксон то и дело гудел: вечернее движение на столичных улицах было оживленным, а французские пешеходы, в отличие от британских, с правилами не слишком-то считаются. Многочисленные epiceries[53] и бистро источали запахи столь сильные, что даже у автомобиля могли потечь слюнки.

Наступала ночь.

Там и сям над крышами высоких зданий вспыхивали электрические огни, призывавшие покупать лучшее в мире бельгийское пиво, несравненное турецкое мыло, непревзойденные машины Форда и Луи Шевроле.

На тротуарах, перед маленькими ресторанами, сидели у столиков любители пива отечественного, а также поклонники бургундской и анжуйской виноградной лозы. Маленькие стриженые деревца росли у самых тротуарных бровок.

Четверка безмолвствовала.