Утро помещика

Игнатъ молчалъ и, улыбаясь глазами, съ любопытствомъ слдилъ за движеніемъ рукъ Николиньки, которыя тряслись, разбирая смявшуюся въ лепешку пачку ассигнацій. Молчание, продолжавшееся все это время, было крайне тягостно для моего застнчиваго героя. По какой-то странной причин онъ всегда терялся и краснлъ, когда ему приходилось давать деньги, но теперь въ особенности онъ чувствовалъ себя въ неловкомъ положеніи. Наконецъ 15 р. отсчитаны, и Николинька подаетъ ихъ, но тутъ Игнатъ начинаетъ улыбаться, чесать затылокъ и говорить: «на что мн его деньги? Ваше Сіятельство, я и такъ попрекать не стану. Съ кмъ грхъ не случается».

Въ это время подходитъ сгорбленный, но еще крпкій старикъ съ багровой плшью посередин блыхъ, какъ снгъ, волосъ съ сдою желтоватою бородою и нависшими бровями, изъ подъ которыхъ весело смотрятъ два умные, прекрасные глаза: это самъ старикъ Болха пришелъ съ осика посмотрть, что ребята работаютъ. Николинька обращается къ нему и сначала объясняетъ все дло. Старикъ внимательно слушаетъ дло и рзко обращается къ Карпу. «Возьми деньги. Благодари Его Сіятельство», говоритъ онъ Игнату и самъ кланяется.

– Меня не за что благодарить.

Сваливъ наконецъ эту тяжелую для него обузу, Николинька по своему обыкновенію вступилъ въ хозяйственный разговоръ съ старикомъ, котораго умные рчи и совты онъ любилъ слушать, и, разговаривая, пошелъ посмотрть съ нимъ новую хату.

Войдя въ избу, старикъ еще разъ поклонился, смахнулъ полой зипуна съ лавки передняго угла и, улыбаясь, спросилъ: «чмъ васъ просить, Ваше Сіятельство».

Изба была блая (съ трубой), просторная, съ полатями и нарами: свжія осиновыя бревны, между которыми виднлся недавно завядшій мохъ, еще не почернли, новыя лавки и полати не сгладились, и полъ еще не убился. Одна молодая, худощавая, хорошенькая крестьянская женщина, жена Ильи, сидла на нарахъ и качала ногой зыбку, прившанную на шест къ потолку, въ которой задремалъ ея ребенокъ, другая, Карпова хозяйка, плотная, краснолицая баба, засучивъ выше локтя сильныя, загорлыя руки, передъ печью крошила лукъ въ деревянной чашк. Аенька была въ огород. Въ изб кром солнечнаго жара было жарко отъ печи, и сильно пахло только что испеченнымъ хлбомъ. Съ полатей поглядывали внизъ курчавыя головки двухъ дтей, забравшихся туда въ ожиданіи обда. – Николинька сълъ кусокъ горячаго хлба, похвалилъ избу, хлбъ, хорошенькую двочку, которая, закрывши глазенки, чуть замтно дышала, раскидавшись въ зыбк и не желая стснять добрыхъ мужичковъ, поторопился выдти на дворъ и въ самомъ пріятномъ расположеніи духа пошелъ съ старикомъ посмотрть его осикъ. – Былъ часъ десятый; прозрачныя блыя тучи только начинали собираться на краяхъ ярко-голубаго неба; теплое, іюньское солнушко прошло ¹/₄ пути и весело играло на фольг образка, стоящаго на середин осика, оно кидало яркія тни и цвты на новую соломенную крышу маленькаго рубленнаго мшенника, стоящаго въ углу оска, на просвчивающіе плетни, покрытые соломой, около которыхъ симетрично разставлены улья, покрытые отрзками досокъ, на старыя липы съ свжей, темной листвой, чуть слышно колыхаемой легкимъ втромъ, на низкую траву, пробивающуюся между ульями, на рои шумящихъ и золотистыхъ пчелъ, носящихся по воздуху и даже на сдую и плешивую голову старика, который съ полуулыбкой, выражающей довольство и гордость, вводилъ Николиньку въ свои исключительныя владнія. Николиньк было весело, онъ видлъ уже всхъ своихъ мужиковъ такими-же богатыми, такими-же добрыми, какъ старикъ Болха, они вс улыбались, были совершенно счастливы и всмъ этимъ были обязаны ему; онъ забылъ даже о пчелахъ, который вились около его.

– Не прикажете-ли стку, Ваше Сіятельство, пчела теперь злая, кусаютъ? Меня не кусаютъ.

– Такъ и мн не нужно.

– Какъ угодно, – отвчалъ Болхинъ, оттыкая одну колодку и заглядывая въ отверстіе, покрытое шумящею и ползающею пчелою по кривымъ вощинамъ. Николинька заглянулъ тоже.

– Что скоро будутъ роиться? – Въ это время одна пчела забилась ему подъ шляпу и билась въ волосахъ, другая – ужалила за ухо. Больно ему было, бдняжк, но онъ не поморщился и продолжалъ разговаривать.

– Коли роиться, вотъ только зачала брать-то, какъ слдуетъ. Изволите видть теперь съ калошкой идетъ, – сказалъ старикъ, затыкая опять улей и прижимая тряпкой ползающую пчелу. – «Лети, свтъ, лети, – говорилъ онъ, огребая нсколько пчелъ съ морщинистаго затылка. Пчелы не кусали его, но зато бдный Николинька едва-едва выдерживалъ характеръ: не было мста, гд-бы онъ не былъ ужаленъ, однако онъ продолжалъ распрашивать…

– А много у тебя колодокъ? – спросилъ Николинька, ступая къ калитк.

– Что Богъ далъ, – отвчалъ Болхинъ, робко улыбаясь. – Вотъ, Ваше Сіятельство, я просить вашу милость хотлъ, – продолжалъ онъ, подходя къ тоненькимъ колодкамъ, стоявшимъ подъ липами, – объ Осип, хоть-бы вы ему заказали въ своей деревн такъ дурно длать.

– Какъ дурно длать?

– Да воть, что ни годъ, свою пчелу на моихъ молодыхъ напущаетъ. Имъ бы поправляться, а чужая пчела у нихъ вощины повытаскиваетъ, да подскаетъ…