Утро помещика

Сдой княжескій слуга давно на ципочкахъ принесъ кофе на серебрянномъ поднос и, зная по опыту, что одно средство разсердить Князя было помшать ему въ то время, когда онъ играетъ, также осторожно и тихо вышелъ въ высокую дверь. Однако, должно быть весьма важный случай заставилъ его опять воротиться и молча дожидаться у двери, чтобы Князь оглянулся на него. Но звуки, которые вызывала пылкая фантазія, и странныя мысли, которыя, какъ-бы слдуя за ними, возникали въ юной голов моего героя, такъ увлекали все его вниманіе, что онъ не замчалъ ни почтительнаго положенія стараго Фоки, ни даже приближающегося по большой березовой алле звука почтоваго колокольчика, подвшеннаго къ дышлу дорожной коляски. Въ дорожной коляск, на козлахъ, сидли ямщикъ и щеголь, городской (слуга) съ замшевой сумкой черезъ плечо, въ триповомъ пальто и бархатной фуражк, а въ середин молодой человкъ, съ замтнымъ любопытствомъ и нетерпніемъ, выглядывавшій въ садъ и на домъ. Не успли еще кони фыркнуть у подъзда, и лакей соскочить съ козелъ, какъ молодой человкъ, выказывая вс признаки сильнаго волненія и удовольствія, бжалъ уже по лстниц и спрашивалъ у встртившагося Фоки: «Дома-ли Князь?»

– Дома-съ.

– Гд-же онъ? Одинъ? Что онъ длаетъ? – спрашивалъ молодой человкъ, не дожидаясь отвта и улыбаясь отъ внутренняя удовольствія.

– Одни-съ. Какъ прикажете доложить? – говорилъ Фока съ недовольнымъ видомъ, стараясь обогнать безпокойнаго гостя.

– Скажи: Исправникъ, слышишь? – сказалъ молодой человкъ, засмявшись звучнымъ, необыкновенно пріятнымъ смхомъ.

Николинька услыхалъ этотъ смхъ. Онъ многое напоминалъ ему. Образъ человка, который смялся такъ, и котораго онъ любилъ такъ, какъ любятъ только въ его лта, живо предсталъ передъ нимъ. Но видть этаго человка было бы для него слишкомъ большимъ наслажденіемъ для того, чтобы онъ могъ поврить сразу этой мысли. Онъ принялъ слышанныя имъ звуки за одну изъ тхъ мимолетныхъ грезъ, которыя безпорядочно бродили въ его воображеніи, и продолжалъ играть.

– Исправникъ пріхали-съ, – сказалъ Фока почти шопотомъ, съ значительнымъ видомъ зажмуривая глаза.

– Какой Исправникъ? Зачмъ Исправникъ? – сказалъ Николинька, съ озадаченнымъ видомъ оборачиваясь къ нему.

– Не могу знать-съ.

– Ахъ, Боже мой, зачмъ это? что ему нужно? и зачмъ ему нужно, не понимаю.

– Прикажете просить?

– Вотъ пріятно. Проводи его въ гостиную и попроси подождать.

Въ это время изъ за двери показалась веселая и красивая фигура гостя, который съ слезами на глазахъ и хохоча изъ всхъ силъ вбгалъ въ комнату. Увидавъ его, Николинька нсколько секундъ оставался совершенно неподвиженъ, схватилъ себя за голову, зажмурился и прошепталъ: «быть не можетъ», потомъ хотлъ броситься къ гостю, хотлъ что-то сказать ему, но имлъ только силу привстать съ табурета и блдный, остановился [1 неразобр.].

Гость обнялъ его, и они крпко нсколько разъ поцловались. Оба были такъ сильно взволнованы, что они не могли ни минуты стоять на мст, они чувствовали потребность ходить, длать что-нибудь, говорить хоть вещи самыя глупыя, неинтересныя ни для того, ни для другаго.

Въ званіи романиста, обязаннаго разсказывать не только поступки своихъ героевъ, но и самыя сокровенныя мысли и побужденія ихъ, я скажу вамъ, читатель, что ни тотъ, ни другой не чувствовали ни малйшего ни желанія, ни удовольствія обниматься и цловаться, но сдлали это именно потому, что находились въ положеніи напряженной безцльной дятельности, о которой я говорилъ, и потому, что они, встрчаясь въ первый разъ посл дружеской связи, соединившей ихъ 4 года тому назадъ, они, несмотря на сильное волненіе, чувствовали нкоторую неловкость и желали чмъ-нибудь прекратить ее. – Кто не испытывалъ подобнаго тройнаго смшаннаго чувства радости, безпокойства и замшательства при свиданіи съ людьми, которыхъ любишь: какъ-то хочется смотрть въ глава другъ другу, и вмст какъ будто совстно, хочется излить всю свою радость, а выходятъ какія-то странные слова, – вопросы: «когда пріхалъ?» и «хороша-ли дорога?» и т. п. Только долго, долго посл первой минуты успокоишься такъ, что съумешь выразить свою радость и сказать вещи, которыя, Богъ знаетъ, почему, задерживаются и просятся изъ глубины сердца. Такъ сдлалъ и Николинька. Онъ сначала спрашивалъ, не хочетъ ли обдать его другъ, останавливался-ли онъ въ город, ходилъ большими шагами по комнат, садился за рояль, тотчасъ-же вскакивалъ и опять ходилъ по комнат, безпрестанно оглядываясь на гостя; наконецъ, онъ сталъ противъ него, положилъ ему руку на плечо и съ слезами на глазахъ сказалъ:

– Ты не повришь, Ламинскій, какъ я счастливъ, что тебя вижу.

Кто не слыхалъ въ нашъ вкъ остроумныхъ фразъ о устарлости чувства дружбы и шуточекъ надъ Касторомъ и Полюксомъ, и кто въ своей молодости не чувствовалъ страстнаго, необъяснимая влеченія къ человку, съ которымъ не имлъ ничего общаго, кром этаго чувства? Чему же врить: фразамъ, или голосу сердца?

– Какимъ ты помщикомъ, – говорилъ Ламинскій, оглядывая съ головы до ногъ Николиньку.