Утро помещика

Возвратившись домой, Николинька взошелъ въ одну изъ комнатъ своего большаго дома. Въ небольшой комнат этой стоялъ старый, англійскій рояль, большой письменный столъ и кожанный истертый диванъ, обитый мдными гвоздиками, на которомъ спалъ мой герой, и нсколько такихъ же креселъ, вокругъ комнаты было нсколько полокъ съ книгами и бумагами, и нотами. – Въ комнат было чисто, но безпорядочно, и этотъ жилой безпорядокъ составлялъ рзкую противуположность съ чопорнымъ барскимъ убранствомъ другихъ комнатъ большаго бабуринскаго дома.

Николинька бросилъ шляпу на рояль и слъ за него. Рука его разсянно и небрежно пробжала по клавишамъ, вышелъ какой-то мотивъ, похожій на тройное «Господи помилуй», которое пли въ Церкви.

Николинька подвинулся ближе и въ полныхъ и чистыхъ акордахъ повторялъ мотивъ, потомъ началъ модулировать, гармонія безпрестанно измнялась, изрдко только возвращалась къ первоначальной и повторенію прежняго мотива. Иногда модуляціи были слишкомъ смлы и не совсмъ правильны, но иногда чрезвычайно удачны. Николинька забылся. Его слабые, иногда тощіе, аккорды дополнялись его воображеніемъ. Ему казалось, что онъ слышитъ и хоръ, и оркестръ, и тысячи мелодій, сообразныхъ съ его гармоніей, вертлись въ его голов. Всякую минуту, переходя къ смлому измненію, онъ съ замираніемъ сердца ожидалъ, что выдетъ, и когда переходъ былъ удаченъ, какъ отрадно становилось ему на душ. Въ то же самое время мысли его находились въ положеніи усиленной дятельности и вмст запутанности и туманности, въ которомъ он обыкновенно находятся въ то время, когда человкъ бываетъ занятъ полуумственнымъ, полупрактическимъ трудомъ, напримръ, когда мы читаемъ, не вникая въ смыслъ читаннаго, когда читаешь ноты, когда рисуешь, когда находишься на охот и т. д. Различные странные образы – грустные и отрадные – измнялись одни другими. То представлялись ему отецъ и сынъ въ вид Негровъ, запряженныхъ въ тележку, на которой сидитъ плантаторъ необыкновенной толщины, такъ что никакія силы не могли¹⁶ свезти его; но плантаторъ, который никто иной, какъ Яковъ, безжалостно погоняетъ; то старикъ Болха, который проповдуетъ по всмъ селамъ и деревнямъ, что отъ помщиковъ деньги прятать нужно, а Николинька играетъ и невольно шепчетъ: «отъ помщиковъ деньги прятать нужно». То онъ думаетъ: какова должна быть любовь Чуриса къ своему единственному пузатому сынишк, когда онъ въ немъ кром сына видитъ помощника и спасителя. Вотъ это любовь, шепчетъ Николинька. Потомъ вспоминаетъ онъ о старух Мудренаго, вспоминаетъ о выраженіи терпнія, всепрощенія и доброты, которыя онъ замтилъ на лиц ея, несмотря на уродливыя черты и желтый торчащій зубъ. – Должно быть въ 70 лтъ ея жизни я первый замтилъ это, думаетъ онъ и шепчетъ странно, потомъ вспоминаетъ онъ, какъ боялся Илюшка, чтобы онъ не пустилъ его въ извозъ: и ему представляется срое, туманное утро, подсклизлая шосейная дорога и длинный обозъ огромныхъ нагруженныхъ и покрытыхъ рогожами троичныхъ телгъ на здоровыхъ толстоногихъ коняхъ, которые, выгибая спины и натягивая постромки, дружно тянутъ въ гору и потряхивая бубенчиками по склизкой дорог. Навстрчу обоза бжитъ почта. Ямщикъ съ бляхой издалека поднимаетъ кнутъ, во все горло кричитъ: стой; на переднемъ возу изъ подъ рогожи, покрывающей грядки телги, лниво высовывается красивая голова Илюшки, который на зорьк славно пригрлся и заснулъ подъ рогожей. Онъ сквозь сонъ посмотрлъ на 3 тройки съ чемоданомъ, которыя съ звономъ и крикомъ пронеслись мимо его, слегка, ласкательно хлестнулъ правую пристяжную, и опять спряталъ голову. Николинька мыслью слдитъ за всей жизнью Илюшки въ извоз, онъ видитъ, какъ къ вечеру скрипятъ передъ усталыми тройками широкія тесовыя ворота, Илюшка весело и добродушно калякаетъ съ хозяиномъ и выпрягаетъ коней, какъ онъ идетъ въ жаркую избу, набитую народомъ, крестится, садится за столъ и балагуритъ съ хозяйкой[?], и ведется рчь съ товарищами, какъ скидаетъ армякъ, разувается босый и здоровый, беззаботный и веселый ложится на пахучее сно около лошадей и храпитъ до птуховъ сномъ дтей или праведника. Онъ слдитъ за нимъ и въ кабак, гд онъ идетъ сорвать косуху и затянуть длинную псню своимъ груднымъ теноромъ, и въ Одестъ, въ которомъ онъ видитъ только мсто, въ которомъ кормъ дорогъ, и бываетъ хозяину сдача, и въ Роменъ, и въ Кіевъ, и по всему широкому Р[усскому] Цар[ству], и опять онъ видитъ его на передк телеги на большой дорог и въ ясный вечеръ, и въ знойное утро здоровымъ, сильнымъ, беззаботнымъ. Славно, шепчетъ Николинька, все играетъ, и мысль, зачмъ я не Илюшка, тоже представляется ему.