Утро было глазом

Когда Марк обернулся, он увидел, как Хлопонин из-за ствола березы достает черную безразмерную сумку. Хлопонин бросил ее на землю перед Марком, в ней что-то металлически отозвалось на удар.

– Я же говорил. Мы были сначала здесь.

Марк с ужасом наблюдал, как Хлопонин шагами отмеряет расстояние от березы и всматривается в голубое небо, очерченное в зените двумя коршунами. Основательно отойдя в поле, он махнул Марку.

– Та-ащи сюда!

Марк, только давший себе зарок не участвовать в этом представлении, покорно взял сумку и пошел с ней по стерне к Хлопонину. Место, где тот стоял, было тщательно вытоптано: в грязи сохранилось два вида подошв: одна, видимо, от хлопонинских туфель, другая? Разве это имело какое-либо значение? Марк любопытства ради ступил в замерший след ботинком – очертания совпали – Марку стало не по себе. За его спиной Хлопонин уже раскапывал растоптанное место, первым желанием Марка было броситься восвояси – к обочине, он с ужасом наблюдал перемену, произошедшую в облике друга, какая-то одержимость охватила его, Хлопонин копал без продыха, будто раскапывал не бытовую свалку (что это еще могло быть?), а клад с золотыми червонцами. Удар за ударом. Страх сковывал всякое движение Марка, но вдруг ветер донес до его ноздрей запах натопленной бани, и от сердца Марка ужас отлег, потому что встроился в обыкновение жизни. Хлопонин самозабвенно выкапывал пустоту в земле, потом, остановившись, повернулся и с прищуром взглянул на Марка:

– А что же ты мне не помогаешь? Вторая лопата в сумке лежит.

Марк не нашелся, что ответить. Это был какой-то новый человек в Хлопонине – так сквозь поваленный сосновый ствол прорастает кустообразный молодняк. Щека Хлопонина почернела, лоб запачкался, Марк снова услышал с метровой глубины:

– А вот отсюда муравейник виден. Он показался мне холмом из выброшенных венков.

Марк боялся подойти к краю могилы. Марк боялся, что труп встанет в третий раз. Хлопонин победно вскрикнул: «Нашел! Нашел!» – заработал лопатой медленнее, чтобы не повредить мягкие ткани, подумалось Марку, и чем выше становилась насыпь рядом с могилой, тем отчетливей в Марке зрело желание хотя бы мимолетно взглянуть на явленное из-под земли лицо чужого человека. Хлопонин был безумен, Хлопонина давно не было, – мысли крутились зверьками, заключенными в тесную клетку, может быть, мыслям в иных головах так тесно, хорошим мыслям, что они начинают меж собой драку, – и люди перестают думать не по глупости душевной, а затем, чтобы защитить близких от склочности своих мыслей? Хлопонин сопел и кряхтел, внезапно под ногами в идущей от березы рослой траве – в череде чертополоха с отжившим луговником – Марк увидел огромный, выеденный личинками гриб: желтый до ядовитости масленок истлел изнутри, и в истлении своем успел засохнуть.

– Нашел! На-шел! Марк, смотри!

Нужно было найти в себе силы, чтобы подойти ближе. Господи, просто подойти ближе. Марк сделал шаг, другой, полы пальто задевали высохшее разнотравье. Марк вспомнил, что когда-то в университетские годы захотел выучить названия всех трав на свете – усидчивости хватило лишь на десяток: клевер – четырехпалый, черто-полох, львиный зев. Раз-два-три.

– Марк!

Он подошел к краю вырытой могилы и глянул вниз. Сердце оборвалось. Хлопонин с закрытыми глазами лежал в окружении двух синих обнаженных женщин, выступавших вполовину из земли, в первой из них – по правую руку – Марк сразу узнал жену Хлопонина, вторую он не узнал, хотя она показалась ему оглушающе знакомой. Кто же? Кто она была? И отчего он думает о ней, вместо того чтобы броситься прочь? С несуществующего кладбища? С поля, огороженного бесконечной, изукрашенной стеной?

Хлопонин внезапно открыл глаза и, казалось, ими же произнес:

– Чего ты ждешь, Марк? Закапывай меня! Ну же!

Марк отшатнулся от могилы и осознал, что это была за женщина, и в ушах его, как обрушившаяся на землю туча, загрохотал полевой ветер.

показания

1

С Карлицким И. И., будучи в добром здравии и полном уме, я познакомился в декабре 201… года. Числа не помню. Год указан в точности как был. На меня смотрела одним глазом обваленная в муке и поджаренная в масле дорада. Музыка пыталась протиснуться в голову, как пьяный владетель, забывши ключ, пытается попасть к себе домой: громко, нагловато, смешливо-торжественно. Это ведь приключение, и притом пикантное. Дома мы все выглядим как последние свиньи. Я не отвлекаюсь от показаний. А вот Карлицкий наверняка не выглядел. Он производил такое впечатление, что о нем вообще можно было не задумываться. Первая мысль, посетившая меня при взгляде на него, была: вот человек, который совершенно нелюбопытен, у дорады была история смерти и запекания, а у него вообще ничего за пазухой нет.