Урок анатомии. Пражская оргия

– Вот именно – и я весь в сомнениях. В Чехословакии, останься я там, я смог бы найти какую-никакую работу, и жил бы тогда в родной стране, и черпал бы от этого силу. Там я не мог быть писателем, но мог быть чехом. А на Западе я могу быть писателем, а вот чехом – нет. Здесь, где как писателю мне грош цена, я только писатель. У меня больше нет всего остального, что дает жизни смысл: страны, языка, друзей, семьи, воспоминаний и так далее – здесь у меня только литература. Только вот писать я могу главным образом о том, что происходит там, и только там это может иметь отклик, о котором я мечтаю.

– Выходит, еще тяжелее, чем запрет печататься, эти сомнения, которые он породил.

– Для меня. Только для меня. У Евы сомнений нет. У нее только ненависть.

Ева изумлена.

– Ненависть к кому?

– Ко всем, кто тебя предал, – отвечает он ей. – Всем, кто от тебя отвернулся. Ты ненавидишь их, желаешь им смерти.

– Я о них и думать забыла.

– Желаешь им гореть в аду.

– Я о них совсем не вспоминаю.

– Надо вам рассказать о том, кто такая Ева Калинова, – обращается он ко мне. – Хвастаться этим – пошло, но оставить вас в неведении было бы нелепо… Мне стыдно рассказывать вам, как тягостны мои сомнения, когда рядом сидит и помалкивает Ева.

– Я совсем не против сидеть и помалкивать, – говорит она. – Перестань.

– Ева, – продолжает он, – величайшая актриса, она лучше всех в Праге играет Чехова. Спросите в Праге у любого. Даже власти с этим согласны. Ее Нине, Ирине, Маше нет равных.

– Не надо, – говорит она.

– Когда Ева в Праге заходит в трамвай, народ аплодирует. С ее восемнадцати вся Прага от нее без ума.

– Поэтому они пишут у меня на стене “еврейская шлюха”? От большой любви? Не говори глупостей. Все кончено.

– Вскоре она снова будет выступать на сцене, – заверяет он меня.

– Если хочешь быть актрисой в Америке, надо так говорить по-английски, чтобы публике не приходилось ломать голову!

– Ева, сядь.

Но ее карьера рухнула. Как тут усидишь на месте.

– Нельзя играть и говорить по-английски так, чтобы тебя никто не понимал! Такая актриса даром никому не нужна. Хватит с меня пьес – надоело все время кого-то изображать. Все эти трепетные Ирины, Нины, Маши, Саши у меня уже вот где сидят. Они лишь вводят в заблуждение – и меня, и зрителей. Начать с того – такие люди, как мы, слишком предаются фантазиям. Мы слишком много читаем, слишком много чувствуем, слишком много фантазируем – мы хотим несбыточного! Я рада, что мои успехи остались в прошлом. Преуспеть можно в любом деле, не только в актерстве. Что в нем хорошего? Чему оно служит? Самолюбованию. Брежнев дал мне шанс стать простым обывателем и заниматься реальным делом. Я распродаю платья – и платья людям нужнее, чем актрисы, играющие дурацких трепетных чеховских героинь!

– А что, – интересуюсь, – нужно чеховским актрисам?

– Вместе с другими людьми играть пьесу жизни, а не играть в пьесе, которая якобы отражает жизнь! Им нужно отказаться от своего эгоизма, от своих переживаний, своих заморочек по поводу внешнего вида и своего искусства! – Она начинает плакать. – Ведь я же от своих избавилась!

– Ева, расскажи о своих еврейских демонах. Он американский специалист по еврейским демонам. Ее, господин Цукерман, преследуют еврейские демоны. Ева, ты должна рассказать ему о заместителе министра культуры – о том, что с ним было, когда ты ушла от мужа. Ева была замужем за человеком, о котором здесь, в Америке, вы и не слышали, но которого обожает вся Чехословакия. Он очень популярный театральный деятель. Его каждую неделю показывают по телевизору. Наши старушки мамы рыдают, когда он поет народные моравские песни. Девушки, стоит им заслышать его трубный глас, обмирают. Из музыкальных автоматов, из радиоприемников – отовсюду раздается его ужасный, якобы пылкий цыганский голос. Когда вы замужем за таким человеком, можно ни о чем не заботиться. Играть любую героиню в Национальном театре. Жить с комфортом. Ездить в любые заграничные поездки. Если вы замужем за таким человеком, вас никто не трогает.

– Он тебя тоже не трогает, – встревает она. – Зденек, охота тебе меня допекать? Пусть я смехотворная героиня очередной смешной чешской истории, мне плевать. В Чехословакии, чтобы ни случилось, люди только пожимают плечами и говорят: “Ну чистый Швейк, чистый Кафка”. Оба они у меня уже в печенках сидят.

– Расскажите о своих еврейских демонах, – прошу я.

– Нет никаких демонов, – отвечает она, вызверившись на Сысовского.