Untitled.FR11.rtf5

Ловкий Иудкин сумел уклониться от летящей тарелки, но возражать не стал. Он знал, что любой непорядок в своей одежде Иван Гаврилович воспринимал, как позор всего столь любимого им Рельсовска.

Оговорюсь сразу, что в нашей реконструкции исторических разговоров и си­туаций мы опираемся на достоверные свидетельства и источники.

Похоже, что так и было на самом деле.

Так и чувствовали себя рядовые рельсовцы.

Что-то этакое — не то хмарь, не то сумерки — нависло над городом, мучитель­ное недоумение застыло в глазах, поползло по склонам, затопило многочисленные Федорчуковища .

И снова мысли рельсовцев привычно устремились к столице нашей Родины, но — увы! — напрасно вглядывались они в экраны телевизоров, напрасно льнули к приемникам. Ни по телевизору, ни по заграничным «голосам» ничего не говори­ли о Рельсовске, словно евреи никуда и не исчезали из города.

И это совсем уж сбивало с толку, от этого не хмарь даже, а едкий дым распол­зался по умам, выедая последние островки покоя...

— Да. — подтвердил на сходке у пивного ларька Федор Любимов. — Энто, уважаемые земляки, самое страшное и есть.

— Что, Федя? — заволновались рельсовцы. — Что энто?

— Ну, что молчат. — сказал мыслитель. — Значит, энто серьезно.

— Да ну. — нерешительно запротестовал Витя-райкомовец, недавно появив­шийся в Рельсовске, но уже сделавшийся известным своими антисемитскими взглядами. — Ну, пропали евреи, и хрен с ними! У нас и продукты пропадали, а жили... А тут... Глупое дело...

— Странно ты рассуждаешь, Виктор... — сказал в ответ Федя. — Порою даже и глупо. Ни за что не подумаешь, что в райкоме работал. Насчет продуктов у нас, по-моему, и из стариков никто не помнит, чтобы они в достатке были. А про евреев этого не окажешь . Они всегда имелись. Поэтому и на душе, Витя, спокой­но было. Знали мы, если они рядом, то значит, и мы не пропадем. Хоть какого- нибудь продукта да завезут, чтобы с рядовыми обывателями и они не вымерли. А теперь что? Теперь, спрашивается, на кого надеяться?

Вот так, как всегда доходчиво, разъяснил Федор Любимов возможную альтер­нативу, но тревогу его слова не рассеяли.

Напротив, совсем неспокойно сделалось на душе обывателей.

Грустно было и жалко себя до невозможности.

— Что же теперь делать? Неужто и электричество отключат, Федя?

— Может, и отключат... — отвечал мыслитель. — С какой стати освещать, если даже евреев нет!

— И что же будет-то тогда с нами?

— А то и будет... — хладнокровно, как и подобает мыслителю, ответил Фе­дор. — Видно, гражданы, скоро мы все исчезнем.

Томительная тревога, усиливаемая разными антисемитскими слухами, поме­шала рельсовцам с должной серьезностью отнестись к предсказанию мыслителя.

О словах Федора рельсовцы вспомнили, когда было уже слишком поздно...

ЧЕТВЕРТОЕ АВТОРСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Прежде чем приступить к рассказу о Втором исчезновении, расскажу о том не­забываемом впечатлении, которое произвели на меня Рельсовск и его замечатель­ные обыватели, когда я впервые приехал в этот чудесный город хана Батыя, Петра Созонтовича и Бориса Николаевича.

Поразительно, но как только я появился в здешних оврагах, все сразу поняли, что я командировочный.

— Верно. — не стал спорить я. — Но объясните, как вы это определили? Мне это очень важно знать. Дело в том, что я работаю на секретной работе и должен сохранять инкогнито.

— А у нас такие, как ты, толстомордые, пешком не ходят.

Видит Бог, что я никогда не страдал полнотой, и поэтому слова эти показались мне необоснованной лестью.

Однако приглядевшись, я увидел, что на лицах окружающих членкоров и ди­леров лежит печать того аскетического одухотворения, которая вырабатывается напряженной, непрерывной работой мысли. Остро и ясно светилось в глазах окру­жающих меня рельсовчан стремление побыстрее осуществить радикальное пре­образование мира для его подлинного, действительного познания.

Особенно очевидно это стало, когда я попросил рельсовцев рассказать исто­рию их славного града.

Свою историю рельсовцы любили, и дважды повторять просьбу мне не при­шлось. Не прошло и нескольких минут, а я уже знал, что раньше на Рильсовщине жили-были графины.

Но потом пришел Ленин с ведром и графинов не стало, а в честь Ленина на­звали Ленинград, а в честь ведра — Свердловск.

При Сталине по всей Рильсовщине цены снижали для народу.

При Брежневе деньги платили ни за что.

Потом Горбачев был, при нем социальную справедливость завели.

Теперь еще лучше .

Теперь можно, например, последние ботинки продать у вокзала, и никто у тебя документов не спросит.

Меня поразило тогда, насколько выстраданы знания в Рельсовске.

В каком-то другом месте человек пойдет в библиотеку, прочитает книгу и узна­ет все, что хочется, а в Рельсовске иначе. В Рельсовске любое знание через нутро, через почки, через печенку пропускают, и уже не искоренить потом это знание никогда, как не вывести никаким шампунем печеночную желтизну с лица.