Untitled.FR11.rtf5

Умолкаю, чтобы не нарушать режим секретности и не подвергать вас опас­ности, которое несет в себе несанкционированное вышестоящими инстанциями знание, о котором и говорится, что многие знания умножают великие печали.

Вы можете пытать меня, пригласив директора Института Человека и Трупа Пе­тра Николаевича Исправникова или полевого командира Витю-райкомовца.

Но что вы выведаете, я и сам не знаю.

Признаюсь, что я тоже, как и вы, пока еще не до конца посвящен в Замысел, то есть сам Замысел известен мне, но детали — нет.

Но, главное, я не могу разглашать ни под какими пытками, какими силами ор­ганизовывались эти исчезновения и какая преследовалась цель .

Скажу только, что силы эти могучие, а цель — светлая.

Тем не менее приступая к изложению обстоятельств и существа Третьего ис­чезновения, должен предостеречь вас от скороспелых суждений и осуждений.

Прошу, прошу вас поверить мне на слово, что ни о какой альтернативной по­ловой ориентации речи тут не идет.

Уверяю, что в основной массе рельсовцы почитали институты семьи и брака. Женщин здесь любили, дарили им цветы на восьмое марта, а если и били, то не всех и не каждый день...

Другое дело, что, как утверждает мой друг, философ Федор Михайлович Лю­бимов, еще в давние, застойные времена рельсовцы, уже предчувствуя предстоя­щие метаморфозы и предуготовляясь к ним, независимо от пола, возраста и наци­ональности, перестали воспринимать любовь и достаток в отрыве от социума.

Глубокую мысль эту простыми и ясными словами разъяснял рельсовский мыс­литель Федор Михайлович Любимов, когда я купил ему бутылку водки.

— Рельсовец неприхотлив... — рассказал он. — Наш человек довольствуется самым малым, если этого малого у него все-таки чуть-чуть больше, чем у соседа по оврагу... Это свойство и объединяет нас. Здесь истина. Тут бутылка зарыта.

— Какая бутылка? — спросил я.

— Бутылка истины! — сказал Федор Михайлович.

Ошеломительно глубокая мысль!

Мне представляется, что объединение, независящее от национальных, половых и возрастных различий, важно не только для Рельсовска, но и для всей истории на­шего Отечества, так смело вставшего на путь демократических преобразований...

Федор Михайлович Любимов согласился с моей оценкой его суждения и до­бавил, что накануне перестройки любой рельсовец охотно соглашался жить еще хуже, если его сосед будет жить совсем плохо.

Именно это феноменальное дружелюбие и обусловило в городе столь высокий рейтинг Петра Созонтовича Федорчукова, зеленоватого господина Президента и хана Батыя.

— Чем хорош Президент? — спросил Федор Михайлович. — Раньше соседка Калужникова, бывало, новые сапоги купит, и моей дуре, Люське, такие же пода­вай. На водку, можно сказать, ничего и не оставалось. Пили гадость всякую. А теперь нет. Что теперь соседка купит, если у ее Калужникова полулитровый банк накрылся и он ни хрена не получает? Вот и выходит, что мне облегчение от этого —Люське нечем теперь попрекнуть меня! Правильно?

Я ответил, что хотя я и являюсь незаконнорожденным сыном Э.А. Шеварднад­зе, но мне понятны заботы простых рельсовцев.

— Кроме этого, — отметил я. — И в Канцелярии Главного Предиктора Рель- совских Восточных Территорий, в принципе, согласны с подобной постановкой вопроса.

Федор Михайлович Любимов согласился со мной.

Он сказал, что Иван Гаврилович головастый мужик, хотя и не хочет пропить с ним свой Семилитровый Банк.

Еще Федор Михайлович сказал, что не любит немецкой философии.

— А зачем любить немецкую философию? — спросил я. — Задача землян ощутить себя землянами или хотя бы рельсовцами. А для этого необходимо, пре­жде всего, освободиться от ига Канта.

— Правильно, — сказал Федор Михайлович. — Ленин говорил, дескать, не­мец так глубоко роет, что если заглянуть в яму, уже ничего не увидеть там, кроме самого немца. Никакой бутылки там не увидишь. А у тебя, Додик, ничего не осталось?

У меня — увы! — ничего не оставалось, и поэтому приходится возвращаться к истории города Рельсовска.

ГЛАВА ПЯТАЯ, или ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ТРЕТЬЕ

В патриотическом угаре, охватившем Рельсовск, как-то и не заметил никто, что вслед за русскими начали исчезать из города мужчины, женщины, старики, дети...

Самое удивительное, что рельсовцы как бы и не заметили это исчезновение. Не сопровождалось оно никакими общественными катаклизмами...

Не было даже хмари в умах, как после исчезновения евреев.

Не было даже и многочисленных мордобоев, которыми отметил Рельсовск ис­чезновение русских.

И даже струны лиры рельсовского певца Евгения Иудкина не зазвенели в печа­ли, когда исчезли из города мужчины, женщины, старики, дети...

— Как же так?! — удивится читатель, не знакомый с рельсовской жизнью. — Мужчины и женщины! Дети и старики! Отношения полов! Что же за население проживает в сем славном граде, коли и такие изъятия из их жизни могут прохо­дить незамеченными!

Что тут скажешь в ответ?

Не об этом ли и говорил в своем знаменитом выступлении Главный Предиктор Рельсовских Восточных Территорий президент Семилитрового банка Иван Гав­рилович Громыхалов.