Унтер-офицер и другие

Я пересчитал мешки, а утром в шесть часов разбудил Подолака, приказав ему отвезти зерно на мельницу.

— Ну подожди, старший полицейский Подолак, я тебе покажу, как делать «левые» ездки!

После завтрака я направился в полицию. Проверив наряды и понаблюдав за тем, как идут занятия по обращению с оружием, я вернулся в помещение, где Жига Мольнар проводил политзанятия. Вернее, это были не занятия, а короткая, минут на пятнадцать, политинформация, во время которой он рассказывал о борьбе против фашизма, об исторической роли рабочего класса…

Мне нравилось, как говорил Мольнар — зажигательно и красочно. И хотя голос у него был хрипловатым, тембр все же был мягким и каким-то теплым. Когда он, быстро прищуриваясь, произносил слово «фашисты», в глазах у него зажигались злые огоньки, а само слово он отчетливо разделял на три слога, произнося их с ненавистью.

Когда же он выговаривал слово «свобода», глаза у него становились большими, на худом скуластом лице появлялась улыбка, а руки он как-то по-особому вытягивал вперед, будто хотел за что-то ухватиться, чтобы уже никогда не выпустить этого из рук.

Однако красивее всего он произносил слово «человек», которое в его устах звучало по-особому, словно он языком ласкал каждую его букву…

Я никогда раньше не думал, что так красиво могут говорить простые люди. Хотя, откровенно, ничего особенного он не говорил, в речи он употреблял обычные простые слова, но мне это особенно нравилось.

На первой политинформации Мольнар спросил нас о том, кто что хотел бы иметь после окончания войны. Мы охотно перечислили ему все, что нам пришло на ум: мир, спокойствие, здоровье, хорошее питание, добротное жилье, цветы, человечность, чтобы не нужно было бояться господ, чтобы у каждого были бы хорошая одежда, умные книги, красивая девушка, а самое главное — мир людям, земле, всему земному шару.

Мольнар по очереди оглядывал нас, а затем спрашивал:

— А знаете ли вы, что такое коммунистическая партия? — Широко раскинув в стороны руки, он медленно сводил их, образуя как бы круг. — Именно она объединит все ваши желания и поможет вам осуществить их!..

Я был готов весь день слушать Мольнара, но он обычно говорил не более четверти часа, после чего отпускал нас со словами, что нам нужно работать, так как только трудом можно добиться результатов.

Однажды я случайно услышал, как Габор Шуйом, стоя на посту у ворот полиции, негромко повторяет слова, которые он слышал от Мольнара. Я с удивлением посмотрел на Габора: в рваных ботинках, с красными от холода руками, он сжимал винтовку и еле слышно повторял слова Мольнара.

Поскольку Габор не заметил меня, я потихоньку вернулся в помещение и, вызвав к себе Йошку Козму, приказал ему сходить в замок и подобрать там обувь для Шуйома.

Йошка выполнил приказ и принес великолепные теплые сапоги, в которых ноги не замерзли бы даже на Северном полюсе. Господин Холлоши обычно надевал их, когда зимой обходил свое имение. Единственным недостатком сапог был их светлый цвет, который не очень гармонировал с темными брюками Габора, отмеченными многочисленными пятнами, ну да черт с ним, с цветом, важно, чтобы в них ногам тепло было. Шуйом буквально влюбился в эти сапоги и с тех пор ходил, поглядывая то на одну, то на другую ногу.

Пишта Тот решил заняться нилашистами. Он вызвал к себе сразу пять человек, — разумеется, мелкую сошку, так как крупная рыба, конечно, уплыла. Однако откровенного разговора с ними у него никак не получается: бить их он не хочет, а добром они не желают признаваться, прикидываются этакими невинными овечками. Пишта не выдерживает, взрывается и, ругаясь, спрашивает: если все нилашисты такие невинные голубки, тогда почему же они довели страну до столь ужасного положения?..

Взяв с собой Бубика, я пошел к Подолаку. Самозваный старший полицейский важно восседал на куче мешков, погруженных на повозку, однако он почему-то с беспокойством оглядывался по сторонам.

Увидев нас, он спросил:

— Можно трогать?

Я сказал, что сначала хочу пересчитать мешки. Подолак с хитрой улыбкой наблюдал за мной. Шестнадцать мешков было вчера, шестнадцать и сейчас лежит на повозке.

Однако Бубика это нисколько не успокаивает, и он осматривает двор, заглядывает в дом, копается в подвале и конюшне, а когда возвращается, то спрашивает возчика:

— А что за мешки лежат в конюшне под сеном?

Подолак растерянно моргает глазами и невнятно отвечает:

— Это моя пшеничка.

— С каких же пор вы, товарищ старший полицейский, начали хранить свое зерно в господских мешках?

Подолак на это не ответил ни слова, словно у него язык отвалился. Он молча слез с воза и один за одним принес все пять мешков. Затем, словно одумавшись, заворчал:

— Вот черт, чуть было не забыл их тут…

На мельнице, как только мы сгрузили мешки, Подолак хотел сразу же уехать, но мы с Бубиком предусмотрительно задержали его: как бы он опять чего-нибудь не натворил…

— Сейчас поедем в Рожамайор, — сказал я ему. — Мне как раз нужно проверить там пост.