Унтер-офицер и другие

Учитель, который никогда не выходил из себя и не терял хладнокровия, на этот раз громко кричал и потрясал в воздухе кулаками.

Да и не удивительно: только что мы, можно сказать, вырвались из ада, из села, где нас могли запросто перестрелять, а теперь вот, очутившись в лесу, попали, можно сказать, в мешок, приготовленный для бегущих в панике гитлеровцев.

От бессилия хотелось кричать и плакать.

На Кладбищенской улице горел дом. Стрельба в селе постепенно затихала, а над нами еще свистели пули.

— Давайте попытаемся прорваться к югу, — неуверенным голосом предложил Фекете, — попробуем…

— Нет, — покачал головой Бубик. — Я довольно долго был на фронте и знаю, что это такое! Нам нужно залезть в какую-нибудь яму и переждать, пока не стихнет стрельба. — Повернувшись к учителю, он уже со злостью продолжал: — А ты чего хочешь? Знаешь, сколько войск сейчас сосредоточено на этом крохотном пятачке?.. До нескольких рот, а то и батальонов!.. А ты хочешь пробиться с тремя винтовками? В своем ли ты уме?

По середине просеки в нашу сторону бежало несколько человек. Это были гитлеровцы, они что-то кричали по-немецки.

— Быстро в лес! — крикнул Бубик и бросился бежать.

Ноги у меня будто свинцом налились, никак не хотели мне повиноваться, но через несколько шагов бежать стало легче.

По гитлеровцам, залегшим на опушке леса, русские открыли огонь из всех видов оружия.

Мы сломя голову мчались подальше от этого места. Хотелось бросить и оружие, и пальто, и все на свете, лишь бы только ничего не мешало бежать. Но ведь оружие нам еще может понадобиться.

— Быстрее! — орал Бубик, он мчался впереди. — Быстрее к дому лесника!

Удивляюсь, откуда у Бубика были силы, чтобы так быстро бежать. Не знаю, как я сдержался, чтобы не крикнуть ему: «Дурень ты! Мы же за тобой не поспеваем!» Однако я сдержался, а потом почувствовал, что бегу все быстрее и быстрее.

11 декабря 1944 года

Около полутора суток мы пробродили по лесу.

Когда мы вышли к домику лесника, хозяева так обрадовались нашему появлению, что чуть не расцеловали нас.

Лесник и его жена — молодые люди. Познакомились они год назад и сразу же поженились. Жена лесника, полненькая, светловолосая, располнела еще больше: было заметно, что она скоро подарит леснику сына или дочку.

Они сидели за столом, на котором стояла керосиновая лампа с сильно прикрученным фитилем. Сидели как дети, плечом к плечу, держась за руки.

Мы, разумеется, тоже очень им обрадовались.

Лесник угостил нас вином, а его молодая жена поставила на стол хлеб, ветчину и вареную грудинку.

Мы с жадностью набросились на еду.

После еды хозяйка постелила нам на полу одеяло, чтобы мы могли немного отдохнуть после всех наших мытарств и бесконечной беготни. Однако не успели мы заснуть, как где-то совсем близко разгорелся бой.

Бубик вскочил первым и, надев пальто, с винтовкой выбежал во двор.

Хозяева уговаривали нас никуда от них не уходить в такую темную и беспокойную ночь. Но мы не могли остаться у гостеприимных хозяев, боясь, как бы они не пострадали из-за нас.

Быстро собравшись, мы ушли в лес. Шли в южном направлении и вскоре оказались на опушке, где разгорелась такая перестрелка, что нам невольно пришлось повернуть обратно. Тогда мы попытались пробиться на шоссе, что вело в Модорош, но оно было забито отступающей гитлеровской пехотой и артиллерией. Эта пестрая толпа пеших, конных и моторизованные колонны двигались на север. Временами поток останавливался для короткого отдыха, а затем с еще большой скоростью двигался дальше, так как бой в лесу все еще продолжался.

У нас осталось всего пять сигарет. Бубик уже пробовал курить растертые сухие листья, говоря, что без дыма не может жить. В кармане у него лежал блокнот. Время от времени он вырывал из него листок бумаги и сворачивал толстую цигарку. Мы просто задыхались от горького едкого дыма.

Сигареты мы поделили: всем досталось по одной, а пятую мы раскурили сообща, передавая ее по очереди. Какой маленькой показалась она нам: каждому удалось сделать лишь по нескольку затяжек.

В районе виноградников бой продолжался. Собственно говоря, от виноградников уже ничего не осталось. Во всяком случае — от молодых посадок Бубика. С юга все еще доносились разрозненные звуки далекого боя. Тише всего было на севере, куда вела дорога на Модорош.

В одном месте лес разрезала глубокая вымоина, похожая на овраг. В нее мы и свернули, решив, что по ней идти легче и лучше, чем плестись по забитой людьми и техникой дороге.

Посмотрев на часы, Бубик не без ехидства сказал:

— Пора садиться к столу.

Это была шутка, но никто не засмеялся: не до того было.

Полдень. В селе, наверное, трезвонят колокола, если там еще не отказались от этой доброй старой традиции. Но нет, никакого колокольного звона не слышно ни из Модороша, ни из Кешерюкута, ни из Домахазы. Колокола молчат. И хотя все звонари давным-давно привыкли к высоте своей колокольни, в такое время, когда кругом посвистывают пули и рвутся бомбы, они почему-то с большей охотой отсиживаются в убежище, предпочитая его колокольне.