Unknown

В школе у меня появился новый учитель, Джеймс Макрей. Раньше учеба была рутиной, но под его твердой, но справедливой рукой она стала для меня чем-то особенным. Особенно я любил историю Шотландии. «Большой Джимми» рассказывал нам о прошедших временах, о битвах и войнах, королях и завоевателях. Преподавал он со страстью, которая захватывала всех нас, никогда не стоял на месте, ходил и жестикулировал, как будто сам находился там, сражаясь рядом с шотландскими героями нашего прошлого: Брюсом, Уоллесом, маркизом Монтрозом, но больше всего с Черным Дугласом. Черный Дуглас был тем человеком, которого англичане, жившие на границе, настолько боялись, что их женщины пугали им своих детей, предупреждая, что если они не заснут, то он их схватит. Легенда гласит, что когда одна прекрасная английская леди предупреждала своего ребенка, голос из темноты позади нее сказал: «Но, миледи, Черный Дуглас уже здесь!»⁶

Недалеко от нашей школы находился Ботанический сад с прекрасными тропическими растениями. В оранжерее было жарко, сыро и всегда смертельно тихо. Через нее проходила гравийная дорожка с деревянными сиденьями, установленными через каждые двадцать футов или около того, и я часто приходил туда после уроков и сидел под пальмами, читая истории, которые Джимми Макрей рассказывал мне на уроках. Это было мое тайное место, где я мог погрузиться в прошлое и жить жизнью давно ушедших героев.

Джимми Макрей, хотя он, вероятно, никогда об этом не знал, был человеком, самым близким к образу идеального отца, и тем образцом для подражания, которого я так отчаянно желал. Именно его учение, как ничто другое, вдохновило меня на поиски приключений. Так же благодаря ему я выработал свои собственные понятия чести. Какими бы ужасными ни были некоторые мои поступки во взрослой жизни, я никогда не обидел женщину или ребенка, не повернулся спиной к врагу и не бросил друга. Надеюсь, Черный Дуглас гордился бы мной.

Отсутствие сильного отцовского руководства в моей прежней жизни означало, что теперь я почти все вечера напролет срывался с катушек. Бабушка отпускала меня поиграть после ужина, и я возвращался к десяти часам, чтобы лечь спать. В эти четыре часа я бродил по улицам со своей бандой школьных друзей, терроризируя всех, кто появлялся в нашем районе, и в свою очередь подвергаясь террору со стороны более старших и более злобных банд мальчишек. На улицах было исключительно тихо, не было никакого движения, кроме редко проезжающих грузовиков с углем. Я научился играть в карты и азартные игры, узнал все о девочках задолго до своего первого урока биологии и, что самое главное, понял, как важно быть частью группы. Конечно, преступность существовала, но мое поколение было избавлено от ужасов нарко-культуры, которая появилась в конце шестидесятых.

В субботу вечером мне разрешалось гулять до половины одиннадцатого. Внизу улицы Алландер проходит основная магистраль, Сарацин-стрит, и по субботам возле их развязки устраивались драки. Не мальчишеские, как у нас, а среди взрослых мужчин, стенка на стенку. Существовало только одно правило: никакого оружия. Кроме этого, разрешалось все. Чтобы посмотреть на это событие, собирались целые толпы, и я зарабатывал несколько пенни, бегая за пирожками и чипсами в ближайшую рыбную лавку. Иногда останавливалась поглазеть даже полиция, но в те дни она никогда не вмешивалась.

Полицию одновременно боялись и уважали. Когда мы играли в футбол на улице, один только вид полицейской формы заставлял нас разбегаться. Если ты делал что-то действительно плохое, например, разбивал окна или фонари, полицейские очень часто давали тебе сильную оплеуху, или, как мы это называли, «воспитывали». Затем они отводили тебя домой, где ты получал еще одну оплеуху за то, что привел в дом полицию. Наша община была очень замкнутой. Такие проблемы, как рукоприкладство по отношению к жене, обычно решались внутри семьи, а если возникали проблемы с соседом, то разборка была как мужчина с мужчиной. Мало кому приходило в голову вызывать представителей правопорядка, разве что по поводу какой-нибудь кражи со взломом, да и то обычно потому, что взломали газовый счетчик и нужно было сообщить в газовую компанию. Несмотря на бедность, насилие и жизненные тяготы, арест сына или отца, или, что еще хуже, тюремное заключение, все еще считались большим позором.

*****

Летом 1960 года наша семья воссоединилась. Моя мать снова вышла замуж за англичанина по имени Уолтер Каннингем. По профессии он был монтажником металлоконструкций, и поэтому мы постоянно находились в разъездах, выполняя то одну строительную работу, то другую. Не успевал я освоиться в одной школе, как меня заставляли переходить в другую. Я всегда был новеньким, никогда не задерживался на одном месте достаточно долго, чтобы завести друзей. К одиннадцати годам я, по моим собственным подсчетам, побывал более чем в двенадцати школах. Но в этом была виновата не только строительная индустрия; моя мать сделала выбор в пользу нашего второго отца, и выбор этот оказался ужасным.